На правах рекламы:

• Форма для кадетов черная — Форма для кадетов черная (1klac.ru)

Блуждания

Апрель 1901 года. Вокзал д'Орсэ. Снова в толпе пассажиров Пабло сходит на перрон под огромным стеклянным куполом, сквозь который едва брезжит тусклый дневной свет. Как не вспомнить, как шестью месяцами ранее несчастный Касаджемас, полный надежд и радостных ожиданий, прибыл на этот же вокзал? Но стоило Пабло подумать об этом,

как перед его взором тут же всплыл простреленный висок... Не для того ли, чтобы не оставаться один на один с этими грустными воспоминаниями, Пабло пригласил с собой молодого студента живописи Жауме Андреу Бонсона, с которым познакомился в «Четырех котах»? Вполне возможно, если не учитывать, что в любом случае Пабло сделал бы что угодно, только чтобы не отправляться в поездку одному.

Пикассо запечатлел свое возвращение в Париж на прелестном рисунке, где он и Андреу уже не на вокзале, а на набережной Сены. Андреу, высокий молодой мужчина с квадратным подбородком, с трубкой во рту, в клетчатом кепи — типичная карикатура на путешествующего британца. Пабло, завернувшись в длинный плащ с поднятым воротником, в огромной черной шляпе «фермера, разводящего индюшек», «индюшатника», как в шутку дразнили его друзья. Он не расстается с рисовальной папкой. Несколько позади — молодая женщина, оглянувшаяся на ходу. Если папка с рисунками свидетельствует о его артистическом призвании, то молодая женщина — несомненный намек на важность для Пабло будущих завоеваний, которые ожидают его в Париже.

Но он не забывает главного: необходимо доставить Маньячу картины для будущей выставки у Воллара...

Маньяч, преследуя собственные интересы, снял мастерскую на бульваре Клиши, которую прежде занимал Пальярес. Он предложил Пабло жить вместе, на что тот опрометчиво согласился, не предвидя всех последствий подобного шага. Пикассо не осознал сразу, что в этом случае он попадает в полную финансовую зависимость от торговца и может оказаться без средств к существованию, если каждый месяц не будет обеспечивать его картинами... Хуже того, Маньяч мог навязывать ему свои вкусы, заявляя, что та или иная картина не будет пользоваться спросом, или что он не одобряет ее сюжет или стиль.

Педро Маньяч королевским жестом предоставил художнику наибольшую квартиру из двух комнат, которую Пабло может использовать для проживания и как мастерскую. Места общего пользования были довольно примитивны, но это особенно не огорчало жильцов.

Маньяч сразу же приступает к делу: выставка назначена на 24 июня. Пикассо привез не более двадцати картин. Даже если объединить с полотнами, которые уже были у Маньяча, этого недостаточно.

— Как я могу организовать выставку, располагая этим! — воскликнул Маньяч, с трудом подавляя нервозность.

В результате Пабло обречен на каторжный труд... А он ненавидит работать в спешке, на скорую руку. Но на этот раз у него нет выбора. Похоже, что ему придется писать по три картины в день в течение довольно длительного периода.

Не теряя времени, Маньяч отводит Пабло к Воллару, в галерею на улице Лаффит, 6, в квартал, где в то время сосредоточились многочисленные выставочные залы торговцев наиболее продвинутым современным искусством.

Амбруаз Воллар¹, родившийся в 1868 году в Сен-Дени на острове Реюньон, был отправлен семьей в Париж изучать право, но это не стало его призванием. Экономя деньги, выданные ему родителями, питаясь в основном всухомятку, он проводил большую часть времени на распродажах и в букинистических лавках в поисках гравюр Домье, Форена и Ропса... В 1890 году он открывает собственную галерею. Ему удалось завязать дружеские отношения с Ренуаром, Дега, Писсарро, Гогеном и особенно с Сезанном. Часто случалось, что именно он первым показывал публике их работы.

Воллар не отличался привлекательной внешностью, из-за чего часто служил предметом насмешек, в том числе довольно грубых и даже жестоких. Так, несколько лет спустя в ходе одного застолья Пикассо, продемонстрировав друзьям только что поданный говяжий язык, заявил, что он подобен портрету Воллара: округленная часть представляет макушку черепа, а внутренняя часть очень напоминает лицо, которым наделила его неблагодарная природа.

Когда Маньяч и Пикассо прибыли на улицу Лаффит, Воллар организовывал выставку Нонеля. Взглянув на работы Пабло, он сразу оценил его незаурядный талант и даже увидел в нем конкурента Тулуз-Лотреку и Стенлейну из-за сходства выбираемых сюжетов: нищие и обездоленные на улицах Парижа, неприглядный мир ночного Монмартра, сцены городской жизни, подмеченные художником.

23 июня 1901 года. Улица Лаффит, галерея Амбруаза Воллара. Шесть часов вечера. Немногочисленная толпа теснится в сравнительно небольшом зале, где с трудом разместили шестьдесят четыре работы Пикассо, результат нескольких недель изнурительного труда. Заметно, что некоторые из них выполнены слишком поспешно. Но, что бы ни говорил позже Воллар, встречены они были благожелательно и примерно половина картин продана. Естественно, оценивались они скромно, иначе и быть не могло — ведь художник пока неизвестен публике, но отрицать успех выставки нельзя.

Из воспоминаний критика Фелисьена Фагюса (15 июля 1901 года), который первым угадал гениальность молодого художника: «Все для него могло служить сюжетом — цветы, "фонтанирующие" из вазы, окутанные светящимся воздухом, или многоцветная толпа на фоне зеленого поля ипподрома, или обнаженное женское тело...» Фагюс считает, что источниками вдохновения молодого художника были, несомненно, великие испанские живописцы, но также и Делакруа, Мане, Моне, Ван Гог, Писсарро, Тулуз-Лотрек, Дега, Форен, Ропс... И он очень справедливо отмечает, что подобное влияние временное и «вскоре улетучится». Даже если Пикассо еще окончательно не выработал свой стиль, его индивидуальность уже блистательно проявилась в неудержимом натиске творческого пыла.

Лучше не скажешь. Но в то время подобную точку зрения разделяли лишь немногие...

Несмотря на чрезмерную занятость Пикассо подготовкой к выставке, его личная жизнь, тем не менее, не приостановилась. В апреле 1901 года снова Пабло в Париже. Одетта, с которой он расстался в декабре, естественно, была уверена, что их отношения возобновятся. Однако Пабло считал по-иному. В глубине души он всегда предпочитал Жермен, и теперь, когда Касаджемаса не стало, он решил, что именно она должна стать его возлюбленной. Тот факт, что она, того не желая, спровоцировала смерть его друга, не особенно смущал Пабло. Но было еще одно препятствие: скульптор Маноло, воспользовавшись моральным потрясением молодой женщины, вызванным самоубийством Карлеса, стал в тот же трагический вечер ее любовником и все еще оставался им... Но Пабло, без особых угрызений совести, вскоре очаровывает и «похищает» ее, что не составило особого труда. Одетта в ярости, Маноло — тоже. Пикассо, не придававший любовным перипетиям особого значения, забавляется, иллюстрируя происходящее рисунками, полными юмора, и отправляет их Мигелю Утрилло ц Барселону: на одном из них — оскорбленная Одетта застает Пабло в кровати с Жермен, на другом — Маноло мечет яростные взгляды на соперника, а между ними — растерянная Жермен.

К счастью, друзья довольно быстро помирились. Впрочем, Пикассо всегда обожал Маноло: Пабло прощал ему даже насмешки, которыми тот его осыпал. Так, однажды Маноло, шутя, представил его своим французским друзьям как свою дочь, к великому смущению Пабло, который уже достаточно владел французским, чтобы понять, но еще не настолько, чтобы опровергнуть сказанное². Позже, глядя на Авиньонских девиц, Маноло бросил ему: «Скажи-ка, Пабло, если бы ты отправился на вокзал встречать родителей, и они предстали бы перед тобой с подобными "рожами", что бы ты сказал?»

Маноло и Пикассо во многом походили друг на друга. Невысокого роста, черные как смоль, волосы, бьющая через край энергия, неизменный вкус к циничным шуткам, бахвальство, за которым скрывалась определенная уязвимость, и к тому же удивительная воздержанность в окружении постоянно пьющих друзей. Но на этом заканчивается их сходство: Маноло, на самом деле, вовсе не отличался высоким осознанием своего предназначения в искусстве и страстным желанием работать без устали, столь характерным для Пикассо. Он никогда не станет выдающимся скульптором. Это не мешало ему относиться к Пабло по-отечески снисходительно, впрочем, он действительно был на десять лет старше Пикассо. До начала Первой мировой войны они будут неразлучными компаньонами в ночных прогулках и кутежах. То, что Пикассо больше всего ценил в Маноло, — это качества, роднившие его с мольеровским Скопеном. В самом деле, он был поистине неистощим на проделки, вспоминал хорошо знавший его Джон Ричардсон. Так, изгнанный из дома генерала, чьим внебрачным сыном он был, Маноло снова возвращается к отцу, полный раскаяния: захлебываясь от рыданий, он рухнул в объятия растроганного генерала и, воспользовавшись подобным взрывом эмоций, незаметно похитил его часы...

В другой раз Маноло, без единого су в кармане, смог настолько очаровать хозяйку молочной лавки, что она позволила ему, при ее умеренных доходах, вырезать фигурки животных и богинь из большого блока масла и топленого свиного сала... А что сказать о той ночи, когда он украл у уснувшего поэта Макса Жакоба единственные брюки — впрочем, совершенно изношенные — и вернул их только тогда, когда не сумел продать. Он оставался шутником до конца жизни. Умирая, в 1945 году, он сказал жене: «Я ухожу. Ты со мной?»

Выставка у Воллара, вызвавшая лишь несколько благожелательных откликов в прессе, в то же время послужила поводом для встречи Пикассо с человеком, который сыграет значительную роль в его жизни. Однажды в июне на улице Лаффит появился невысокий мужчина с головой, слишком крупной для его тела и уже облысевшей, несмотря на очевидную молодость. За его моноклем сверкал живой и одухотворенный взгляд. По мере того как он разглядывал работы Пикассо, его интерес все возрастал. В тот день это был посетитель, который, несомненно, больше других задержался перед полотнами Пикассо. Покидая галерею, он написал несколько слов на визитной карточке и оставил ее Воллару.

Через три дня поклонник Пикассо позвонил в дверь мастерской, куда его пригласил Маньяч, обязательный посредник молодого художника. Это был день, когда между Пикассо и Максом Жакобом вспыхнула дружба, которую смогла оборвать лишь смерть поэта в концлагере ужасной зимой 1944 года.

В 1901 году Максу Жакобу всего двадцать пять лет, бретонский еврей, родился в Кимпере. В Париже изучал юриспруденцию, но через год забросил учебу, предпочтя поэзию. Макс зарабатывал на жизнь любой подвернувшейся работой — от уборщика улиц до критика в журнале «Вестник искусства». К моменту встречи с Пикассо он увлекся живописью и посещал академию Жюлиана. После нескольких неудачных романов стал бояться женщин и смирился со своей нетрадиционной ориентацией.

Между Максом Жакобом и Пикассо вспыхивает необычайная взаимная симпатия, словно какая-то искра проскочила между ними, хотя еще не было произнесено ни слова. Позже Макс вспоминает эту встречу: «Он был неотразимо красив, его фигура словно высечена из слоновой кости, без единой морщины, только сияли его огромные глаза, его волосы, черные, как воронье крыло, невысокий лоб».

Пикассо, изъясняясь на смеси французского с испанским, одновременно ухитряется разыскать среди неописуемого хаоса, царившего в мастерской, несколько полотен и демонстрирует их гостю. А между тем в мастерскую прибывают его каталонские друзья, которые, из-за отсутствия стульев, рассаживаются прямо на полу, заляпанном краской. Вполне естественно, Макс не отказался от приглашения на ужин. Ужин? Это слишком громко сказано: один из гостей поставил варить фасоль на спиртовке, а другой стал бог знает из чего готовить какой-то странный коричневый соус. Из рук в руки передают porron, замысловатый керамический пористый сосуд, широко используемый в Испании для вина и мало известный непосвященным. Бедный Макс под всеобщий хохот обильно орошает лицо вином, прежде чем струя наконец попадает ему в рот.

А на следующий день вся компания направляется к новому знакомому. Макс проживал на набережной Флер, в скромной комнате, где сам тщательно натирал воском паркет. Если накануне была богемная нищета с грязью и беспорядком, то на этот раз это бедность, пытающаяся замаскироваться, и от этого еще более трогательная: достаточно было взглянуть на тщательно начищенные ботинки поэта, где слой гуталина плохо скрывал трещины. И тем не менее стены украшают несколько литографий Гаварни и Домье — единственная роскошь, которую мог себе позволить хозяин, так как стоили они тогда совсем недорого.

«Пикассо, — расскажет позже Макс Жакоб, — начал писать портрет, изображая меня сидящим на полу перед камином в окружении книг. Это полотно было потеряно или, возможно, поверх была написана другая картина»³. Макс, в свою очередь, готов поделиться с другом тем немногим, чем владеет, и дарит художнику гравюры. Гости веселятся, поют, а затем по просьбе Пабло хозяин стал мастерски читать Верлена, Бодлера и свои собственные стихи. Еще не в состоянии понять их смысл, Пабло испытывал подлинное наслаждение от ритма и музыкальности. Постепенно испанцы стали расходиться, только Маньяч задремал в кресле. «Но Пикассо и я, — писал Макс, — мы проговорили, в основном жестами, до рассвета».

Что могло так связать этих мужчин? Поэт Макс Жакоб — страстно увлечен живописью, а художника Пабло неодолимо влекло к поэзии, о чем свидетельствуют и его будущие друзья — Аполлинер, Кокто, Арагон, Бретон, Элюар, Реверди...

Макс очарован Пабло, буквально влюбился в него, впрочем, любовь эта была исключительно платонической. И это чувство только усиливалось тем необычайным интересом, какой проявлял художник к поэзии. В результате, как говорил Макс, он чувствовал себя «вдохновленным на всю жизнь».

А Пикассо, обладающий поразительным даром брать все, что может обогатить его морально и интеллектуально, нашел в Максе того, кто был способен открыть ему, испанцу, двери в мир цивилизации, литературы и французской души. Макс хотя и не давал Пабло уроков французского в прямом смысле этого слова, но терпеливо обучал основам языка. Более того, он помог Пикассо завести важные знакомства, но при этом сохранить свою индивидуальность. Все это было совершенно необходимо для расцвета его мощного таланта художника.

С этих пор Макс становится постоянным членом «банды» молодых каталонцев.

Как и во время первого визита в Париж, Пабло участвует в ночных развлечениях «банды», что, по их мнению, составляло неотъемлемую часть особого шарма парижской жизни. По такому случаю Пабло и Макс водружали на голову модные цилиндры, которые к тому же делали их несколько выше и стройнее — оба едва ли достигали 1,60 метра (еще одна деталь, сближающая новых друзей).

Скудные финансовые средства не позволяли им развлекаться в «Мулен Руж». Лишь изредка директор, каталонец Хосе Холер, давал им несколько бесплатных билетов. Поэтому чаще они довольствовались посещением более скромных заведений, которые попадались им во время блуждания по ночным улицам. Нередко Пикассо с друзьями проводили время в кабаре «Черт побери!» («Zut») на улице Равиньян.

Это заведение содержал некий Фред, развлекавший посетителей песнями и игрой на гитаре. В двух залах единственной мебелью были неудобные табуреты и старые бочки, служившие столами. Всюду царила грязь. Освещение? Бутылки с жирными потеками служили в качестве подсвечников. После того как Сабартес с трудом убедил Фреда вымыть грязные, засаленные стены этого притона, каждый из художников решил разрисовать отдельный участок стены. Рамон Пичот изобразил Эйфелеву башню, над которой парил дирижабль Сантос-Дюмона; Пикассо набросал силуэты нескольких соблазнительных обнаженных женщин рядом с отшельником, погруженным в молитву.

— Да ведь это Искушение святого Антония! — воскликнул кто-то.

Вдохновение Пабло мгновенно исчезло. Обескураженный, он собирает кисти: кто-то слишком быстро разгадал его замысел. Он вообще не любил работать на публике, это мешало ему сосредоточиться. Несколько позже он напишет нечто другое, но на этот раз в присутствии одного Сабартеса. К сожалению, следов этой фрески не сохранилось.

Вскоре «банда» прекратила проводить вечера в малом зале «Zut», так как в соседнем, большом зале, куда они не решались выходить, собирался всякий сброд, «апаши», как их зло окрестил Макс Жакоб, ибо, по его словам, они были готовы снять скальп с жертвы. Это, конечно, сильно преувеличено... но, на самом деле, там часто вспыхивали горячие споры и драки, которые порой заканчивались ранениями и даже убийством, а пострадавших проворно и незаметно выносили из зала. Это было уже слишком для молодых художников, которые совсем не чувствовали себя в безопасности в этом разбойничьем месте.

Естественно, что основную часть времени Пабло посвящает работе. И все же ему не удается обрести душевное равновесие, столь необходимое для творчества.

В Мадриде, узнав о самоубийстве Касаджемаса, он был потрясен, но постепенно время исцелило его и принесло некоторое успокоение. В мастерской Парижа все вещи и обстановка постоянно напоминали об ушедшем друге, который провел здесь свои последние дни. Но могло ли быть иначе? Как могла прийти ему в голову эта глупая идея снова остановиться на бульваре Клиши! И еще более глупо было любой ценой добиться женщины, спровоцировавшей смерть бедного юноши. А в Малаге — ведь там он бросил на произвол судьбы друга, которого, возможно, мог бы еще спасти. Эти неотступные мысли, постоянные угрызения совести угнетали его. Преследуемый навязчивыми воспоминаниями о Касаджемасе, постоянно возникавшем в его памяти как упрек, он пытался изгнать из себя эту боль. В течение нескольких месяцев он использовал наилучший способ самозащиты — свое искусство.

И чтобы до конца исцелиться, он решил воспроизвести драму 17 февраля... во всем ее ужасе. Он изображает молодого человека, укрытого саваном, горящая рядом свеча освещает его мертвенно-бледное лицо. На правом виске — темное пятно, место, куда проникла пуля. Эта картина (Музей Пикассо, Париж) написана — и не случайно — на манер Ван Гога, который покончил с собой аналогичным образом. На другой картине юноша изображен в гробу, на третьей — агонизирующий Касаджемас со смертельной раной на виске. Это также Смерть, где вокруг трупа изображена компактная толпа плакальщиц. И наконец, Похороны Касаджемаса, словно пародия на знаменитую картину Эль Греко Похороны графа Оргаса, где Пабло вместо святых и ангелов, возносящих графа в небесный рай, изображает кокоток и обнаженных женщин, сопровождающих молодого человека, который столь малодушно и жестоко покинул их. Эту аллегорию, шутовское вознесение, несколько богохульное, можно было бы даже истолковать как ироничное отношение художника к поступку усопшего. Но не является ли это данью памяти тому времени, когда друзья забавлялись, обмениваясь подчас довольно грубыми, рискованными шутками?

Именно в этот период Пабло начинает систематически использовать голубой цвет, который для него ассоциируется с траурным настроением, как он объяснит это позже друзьям. Но подобный вкус к голубому не был в то время ничем необычным: он очень ценился каталонскими «модернистами», Сезанном, символистами и, наконец, Эль Греко, который в те годы опять стал очень модным. Кстати, Пабло отправился в Толедо вновь посмотреть на полотна Эль Греко как раз в тот день, когда Касаджемас застрелился.

Этот же цвет Пикассо использует также и для других сюжетов, как, например, Таз (называемая также Голубой комнатой), где художник изобразил свою мастерскую, а также Кружка пива — портрет Сабартеса в зеленых и голубых тонах. Благодаря помощи доктора Жульена Пабло удалось проникнуть в тюрьму Сен-Лазар (женскую тюрьму до 1932 года) и нарисовать в мрачных голубых тонах несчастных, страдающих от сифилиса проституток. Он все чаще обращается к теме человеческих страданий и нищеты.

15 декабря 1901 года. Зима в Париже началась преждевременно. Бульвар Клиши — под покровом снега. Белый, пушистый, он повсюду — на ветвях платанов, на крышах ярмарочных палаток, только что установленных для праздничной торговли. Впереди рождественские праздники, развлечения, веселые застолья...

Но на душе у Пабло вовсе не радость, а, скорее, сумеречный свет, прелюдия ночи, которая готовится укрыть мир. Этот холодный голубой цвет заставляет еще более остро ощущать отчаяние несчастных, возникших словно из мира галлюцинаций...

Откуда такой тяжелый пессимизм? Безусловно, трагическое событие 17 февраля послужило причиной болезненного самокопания. Пабло осознает, что он так же одинок, как и большинство его персонажей. Конечно, у него есть семья — мать, которая боготворит, а вот с отцом, напротив, они перестали понимать друг друга. Он даже представить не мог, насколько мучительно будет переживать это отчуждение...

А его «банда» каталонцев? Конечно, они восхищались его талантом, признали в нем лидера, что льстило его тщеславию. Но именно это заставляло его чувствовать себя еще более одиноким. Хотя он и испытывал привязанность к землякам, это чувство товарищества, очень характерное для Испании, но в то же время осознавал, что каждый из них едва ли отличается талантом, а потому ему совсем не трудно доминировать над ними. Тогда чего стоит их восхищение? Более весомо было обожание со стороны Сабартеса, ибо он был умный, интеллигентный юноша. Пабло настолько любил Сабартеса, что пригласил его приехать в Париж и с удовольствием, несмотря на то, что был неисправимый соня, отправился на рассвете встречать друга на вокзал д'Орсэ. Впрочем, преданность Сабартеса не знала границ, он безоговорочно доверял другу и поддерживал его во всем! Доказательства? Когда Маньяч продемонстрировал ему последние работы Пикассо, естественно, «голубой» период, рассчитывая насладиться его изумлением... бедный Сабартес спокойно сказал: «Я привыкну...»

Вот так.

Пабло, конечно, был растроган подобной реакцией. Но вселял ли такой ответ уверенность в его душу?

А женщины — возможно, они могли утешить Пабло в период уныния и глубокой депрессии? По-видимому, нет! Отношения между ним и Жермен были весьма натянутыми, так как в ее присутствии непрерывно оживало чувство вины по отношению к Касаджемасу. А ее кокетство, не говоря уже о нимфомании, стало все больше раздражать Пабло, и он пытался искать утешения в многочисленных увлечениях, чаще это были его модели, как, например, Бланш, которую он изобразил на известной картине Голубая комната.

Чтобы резюмировать состояние художника в конце 1901 года, который явился началом его «голубого» периода, обратимся к Сабартесу. По его словам, Пикассо «верил, что искусство соткано из Печали и Страдания», более того, он считал, что «не стоит искать искренность за пределами царства Страданий»⁴.

Пессимизм, завладевший Пабло, вскоре усилился: Маньячу не нравилась новая манера Пикассо — его «голубые» полотна. Эти обездоленные, чье отчаяние он передавал с такой выразительностью, раздражали Маньяча...

— Это невозможно продать, — бросил он, не скрывая разочарования.

Но каким образом Пабло смог бы изменить свое настроение, передавать иное видение мира, отличающееся от его собственного? Часто он вынужден был писать тайком от Маньяча, заявляя, что отправляется на прогулку, а сам приходил в мастерскую одного из друзей и рисовал там, особенно если сюжет мог вызвать недовольство Маньяча.

К несчастью, Пабло полностью зависел от этого человека. Тем более что торговец, вопреки предварительной договоренности, не всегда целиком оплачивал аренду, а ежемесячные выплаты Маньяча были настолько малы, что Пабло вынужден брать у него в долг.

Автопортреты, написанные художником в 1901 году, прекрасно отражают эволюцию его творческого духа. Один из них был уже представлен в июне на выставке в галерее Воллара, подписан Yo Picasso. Другой автопортрет написан осенью 1901 года — жизненные невзгоды и одержимость отразились на лице художника, и, наконец, последний — знаменитый Голубой автопортрет.

Его он, вероятно, написал в декабре 1901 года, в тот момент, когда узнал, что Маньяч, больше не верящий в успех работ своего упрямого протеже, отказался возобновить контракт на следующий год, что гарантировало бы Пабло небольшой, но постоянный заработок.

Это решение попросту лишило его средств к существованию. В своем поразительном автопортрете двадцатилетний юноша изобразил себя преждевременно постаревшим. Без колебаний ему можно было дать лет сорок. Изможденный, с ввалившимися щеками, бледный, дрожащий от холода под плащом, поднятый воротник которого частично прикрывал его бородку и опущенные книзу усы, — он больше похож на больного, с трудом передвигающегося по двору госпиталя. Его взгляд усталый, полный разочарования, даже отчаяния...

Конечно, это совсем не тот Пабло, который предстает перед друзьями. Но таким он видит себя в будущем. Преследуемый мыслями о подобной перспективе, он бродит по мастерской, не находя себе места, или сидит в прострации, полностью обессилевший, опустошенный. Неоднократно он пытался как-то растрогать Маньяча, но тот оставался твердым как скала.

— Ты меня слишком разочаровал, — заявил он Пабло.

И тогда Пабло принимает решение, которое обходится ему слишком дорого, так как означает унизительное признание своего поражения. Он отправляет телеграмму отцу с просьбой прислать ему деньги на возвращение в Барселону.

Он ничего не скажет ни друзьям, ни Маньячу. Ему стыдно признаться в своей слабости. И сообщит о своем отъезде, только получив перевод от дона Хосе.

Правда ли, что Маньяч, узнав о решении Пабло, пришел в отчаяние и валялся на кровати, не раздевшись, как будто сам лишился смысла жизни? Во всяком случае, так утверждает Сабартес, якобы видевший это своими глазами.

А почему бы и нет? Конечно, быть продавцом картин Пикассо — не синекура. «Достаточно было того, — скажет Сабартес, — чтобы то, что он делал, начинало ему нравиться, как он тут же терял к этому интерес». Естественно, подобная ситуация была невыносима для Маньяча, которого к тому же раздражало поведение художника: в то время как он гостеприимно его приютил, Пикассо, без малейших угрызений совести, часто приглашал всю «банду» бульвара Клиши, как будто был хозяином дома. Не раз случалось, что выведенный из себя ввалившимися в мастерскую ордами, которых он называл не иначе как псевдохудожниками и настоящими нахлебниками одновременно, Маньяч покидал студию, громко хлопая дверью.

Но, несмотря на все это, Маньяч продолжал восхищаться своим протеже. Поэтому он очень тяжело переживал разрыв, который, тем не менее, сам спровоцировал. Они не увидятся больше никогда. Для Маньяча это был крах его мечты...

Позже он женится, прекратит заниматься торговлей картинами и, вернувшись в Барселону, будет управлять фабрикой по производству сейфов, унаследовав ее от отца.

Но никогда этот человек, который так искренне любил искусство, не забудет тот период, так успешно начавшийся и так печально завершившийся...

Барселона, январь 1902 года.

Стоит ли говорить о том, с какой радостью встретили Пабло родители. Даже дон Хосе, несмотря на разногласия с сыном, был рад его приезду. Может быть, он все еще надеялся, что Пабло наконец образумится и сделает себе карьеру в Испании... Пабло снова на улице Мерсед, в той же комнате, которую занимал прежде. Мать окружила его вниманием и заботой, нежила и лелеяла, заставляла пораньше ложиться, а утром подольше спать.

В таких условиях он стал быстро восстанавливать свои силы. Естественно, в первый же день он поспешил на улицу Монтесьон в «Четыре кота». Сохранился рисунок, где он изобразил себя за столом в окружении друзей: все еще с исхудавшим лицом и редкой бородкой, как и на знаменитом Голубом автопортрете, который он написал за несколько дней до этого в Париже.

Но Пабло, неспособный оставаться без работы более двадцати четырех часов, снимает с другом Хосе Рокаролом мастерскую на улице Нуева, 10. Помещение было выбрано удачно — большая, просторная, залитая солнечным светом, окруженная террасой комната, откуда открывался живописный вид на крыши Барселоны.

Из-за более яркого света, который преобладал в Каталонии, цвет полотен Пабло изменился — от парижского темно-голубого до теплого голубого барселонского оттенка.

Его восхищение голубым безгранично, он даже посвящает этому грандиозному цвету поэму. «Нет ничего лучшего в мире... — напишет он. — Это цвет всех цветов...» И все на его картинах погрузится в голубой цвет: голубые друзья, голубые нищие и обездоленные, голубые пейзажи и дома.

Разумеется, эти голубые цвета несут важную психологическую нагрузку, что принципиально важно для молодого художника. Есть ли что-либо общее между его голубым цветом и таковым, например, у Ренуара, где он передает несказанное ощущение счастья? Голубые цвета Пикассо в этот период и вплоть до 1904 года не перестают отражать тревогу, отчаяние, нужду, причем художник продолжает сюжеты, начатые еще в Париже, но применяя и новые художественные приемы их воплощения. В сущности, это снова тема всех обездоленных на земле. Пример? Сифилитичные проститутки: он писал их в Париже и снова использует в качестве моделей в Барселоне. Он заставил своего друга, врача Хасинта Ревентоса⁵, провести его в палату к несчастным. Более того, он добивается, чтобы Ревентос получил для него разрешение посетить морг своего госпиталя. Там Пабло написал картину, названную Смерть.

Увиденное завораживает его, что, впрочем, было характерно и для многих других испанских художников, среди которых — Рибера, Гойя, Нонель.

Но изображение самого худшего из всех несчастий нисколько не мешает художнику радоваться жизни. Именно в этом заключается одно из поразительных противоречий испанской души и в этом^ смысле Пабло — типичный представитель своего народа.

В Барселоне забыты мучительные моменты, пережитые в Париже во время разрыва с Маньячем. «Я люблю посмеяться», — часто повторяет он. И это действительно так. Он успевает и отдохнуть, и развлечься. По испанской традиции ложится поздно, а утром появляется в мастерской не раньше одиннадцати, работает до двух, а затем отправляется на обед в «Четыре кота». Здесь встречается с друзьями, они оживленно беседуют, много шутят, затем он возвращается в мастерскую, где работает до восьми вечера, а вечером — коллективные вылазки в бордели или мюзик-холл Баррио. Огромным успехом пользовалась танцовщица — красавица Челита. Самым успешным ее номером была «Блоха». Изображая поиски блохи, она постепенно раздевалась, что приводило Пабло в восторг, его, перед которым позировали десятки обнаженных моделей. Он тут же делает многочисленные зарисовки, коллекционирует ее фотографии, впрочем, сам никогда не добьется ее расположения...

Параллельно с работой над картинами он выполняет многочисленные рисунки, свидетельствующие о его отличном настроении: забавные карикатуры на друзей, изображение очаровательных женщин, с шутливым наказом: «Когда ты хочешь поцеловать — целуй!»

В Барселоне Пабло не удается продать свои картины. Он живет в семье, но денег на личные расходы у него нет, поэтому художник соглашается сделать рекламу, восхваляющую достоинства «Lectina Agell», средства для лечения неврастении (депрессии). Кроме того, наивно рассчитывает прилично заработать на игровых автоматах, пытаясь разгадать комбинации, позволяющие получить солидный выигрыш. Разумеется, это закончилось провалом...

В апреле 1902 года в Барселону возвращается Сабартес, к великой радости Пабло, так как его преданность и постоянное восхищение были жизненно необходимы Пабло в трудные минуты.

А трудных минут хватало: помимо денежных затруднений и разрыва с Маньячем надвигалось новое испытание — служба в армии. 25 октября Пабло исполнялся двадцать один год.

К тому же дядя Сальвадор, которого возмутило поведение Пабло во время последнего визита в Малагу, похоже, не собирался заплатить за племянника залог в 1200 песет, что в то время позволяло освободиться от военной службы. Правда, в конце концов мать Пабло сумела добиться от него этой милости, и он прислал необходимую сумму.

Все больше и больше молодой художник тоскует по Монмартру. Когда он только вернулся в Барселону, а мать стала чистить его костюм, он грустно заметил, что она «изгоняет пыль Парижа».

Пикассо непрерывно сравнивает Париж с Барселоной, где он окружен заурядными художниками, которые едва ли понимают его. Об этом он пишет Максу Жакобу, своему лучшему французскому другу. Пабло еще слабо владеет французским, письмо изобилует ошибками. Он жалуется ДРУГУ» что с окружающими его друзьями приятно беседовать, но «они пишут скверные романы и дурацкие картины», однако: «Такова жизнь!» — заключает он.

Бесспорно, но, в любом случае, жизнь, которую он ведет в Барселоне, больше не устраивает его...

Затем Пабло узнает, что Маньяч окончательно покинул Париж. Так как он не имел ни малейшего желания встретиться с ним, эта новость сделала для него Париж еще более привлекательным. Только там, далеко за пределами Каталонии, он сможет добиться настоящего признания и известности.

В конце октября Пабло принимает окончательное решение. А дон Хосе еще раз должен оплатить его поездку.

2 октября Пикассо прибывает в Париж. С кем на этот раз, ведь известно, что он не любит одиночества? На этот раз он нашел двух попутчиков: Рокарола, художника, с которым он делит мастерскую, и Хулио Гонсалеса, скульптора, одного из завсегдатаев «Четырех котов».

Но этот третий визит в Париж начинается неудачно: у Рокарола в кармане не больше 35 песет, у Пабло практически тоже ничего, так как он обычно рассчитывает на других, что порой влечет за собой немалые проблемы...

Гонсалес устраивается сам по себе, а Пикассо предлагает Рокаролу снять номер на двоих в «Отеле дез Эколь» на улице Шампольон в Латинском квартале. Номер обходится им в два франка в день, но даже это слишком дорого для бедных юношей, и вскоре Пабло вынужден перебраться к другому испанскому художнику, Аугусту Ахеро, такому же нищему, как и он, который снимает жалкую каморку под лестницей в отеле «Марокко» на улице Сены, 57. Она была настолько крошечной, что один из них садился на кровать, чтобы дать возможность пройти другому. Кроме того, там царил настоящий хаос, намного превосходивший беспорядок в бывшей мастерской Пабло. С тех пор Пикассо использовал выражение «один ахеро», чтобы оценить степень беспорядка, в котором он сам не был повинен...

Постоянная нужда довела его до такого состояния, что однажды, придя к Рокаролу, который по-прежнему занимал тот же номер, он обнаружил, что хозяина нет, но дверь не заперта, на столе он увидел кусок хлеба, который съел без малейшего колебания, а также прихватил несколько су. Позже он покаялся жертве в содеянной краже.

Потрясенный отчаянным положением Пабло, Макс Жакоб приглашает его жить к себе, на бульвар Вольтера, 137. Его комната гораздо более просторная, но в ней всего одна кровать на двоих.

Ситуация довольно пикантная, так как Макс Жакоб — гомосексуалист и влюблен в Пабло. Конечно, Пабло уверен, что Макс не станет злоупотреблять сложившейся ситуацией. Но что подумают друзья-каталонцы? Конечно, начнутся пересуды. А ведь Пабло, как истинный испанец, должен бережно хранить свою репутацию мужчины.

Но он так настрадался, работая в невыносимых условиях, что принимает предложение друга и перебирается на бульвар Вольтера.

А проблема с кроватью? И она была решена: они спали по очереди. Макс нашел себе место продавца в большом магазине, и так как Пабло любил рисовать ночью, то он спал днем, а ночью предоставлял возможность выспаться Максу.

Друзья влачили нищенское существование: сколько раз Пикассо рассказывал позже историю о том, как однажды они с Максом увидели в витрине кулинарии большую и очень аппетитную колбаску по бросовой цене. В восторге от столь удачной находки, друзья покупают колбаску, выложив последние су. Но когда они решили поджарить ее на сковороде, она неожиданно взорвалась, словно большая петарда, разбросав содержимое по стенам комнаты. В чем причина? Просто в кишке скопился газ, образовавшийся при разложении фарша. Фактически этот взрыв спас друзей от пищевого отравления...

К счастью, не все застолья друзей были столь катастрофичны, бывали и хорошие минуты. Вернувшись в Барселону, Пабло напишет Максу: «Дружище, как часто я вспоминаю комнату на бульваре Вольтера, омлеты, фасоль, сыр Бри и жареную картошку...»

Но гораздо больше Пабло волновало отсутствие покупателей на его картины. Он очень рассчитывал на выставку, организованную Бертой Вейль с 15 ноября по 13 декабря в ее галерее. Помимо работ Пикассо там были выставлены картины трех других художников, в том числе Рамона Пичота. Но ни одна из картин Пикассо не была продана. Он в отчаянии. Берта Вейль напишет позже, что ей никак не удавалось заставить его понять всей сложности задачи, которую он поставил перед собой, и что «его отчаяние пугало ее».

Конечно, ему было бы достаточно, чтобы найти выход из затруднительного положения, быстро написать несколько картин на типичные «испанские» темы или исполнить несколько юмористических рисунков. Но об этом не могло быть и речи. Он будет писать только то, что задумал, и ничего другого. Никаких компромиссов.

Естественно, он мог бы поискать, как его друг, какую-нибудь временную работу... только чтобы внести свою лепту в общие хозяйственные расходы — ведь за все платил Макс. Но и здесь он снова упорно сопротивляется, а поэт слишком деликатен, чтобы попросить его об этом.

Во время третьего визита в Париж Пикассо старается избегать встреч с каталонцами Монмартра. Это вопрос самолюбия. Соотечественники очень ревниво относились к успеху Пабло во время его предыдущего пребывания в Париже, и ему совсем не хотелось, чтобы они стали свидетелями его полнейшего поражения...

Его рассказы позже о том, что нужда заставляла его бросать в печь собственные рисунки, чтобы согреться, кажутся скорее легендой, которой он стремился окружить себя. Пикассо всегда очень бережно относился к своим творениям.

Но то, что этот андалусец, привыкший к солнцу, действительно жестоко страдал от необычайно суровой зимы 1902/03 года, на самом деле правда. И это стало еще одной дополнительной причиной, чтобы покинуть город, который в течение трех месяцев не принес ему ничего, кроме разочарований.

Он пытается продать все выполненные здесь рисунки за 200 франков, но тщетно. Тогда он, сворачивает их в рулон и оставляет Рамону Пичоту, который забрасывает рисунки на шкаф и забывает о них...

К счастью, в январе Пабло удалось продать пастель Женщина с ребенком у моря жене торговца красками, мадам Бернар. Этого достаточно, чтобы купить билет до Барселоны.

Барселона. Конец января 1903 года. Улица Мерсед, 3. Дон Хосе и донья Мария ведут себя в высшей степени тактично, они понимают, что лучше не задавать Пабло вопросов. К тому же его взгляд достаточно красноречив... За столом царит тягостное молчание.

Если не считать рисунков, то Пабло сравнительно мало написал в Париже. Здесь ему необходимо наверстать упущенное. Его творческий пыл нисколько не поколебали неудачи и лишения, преследующие его в течение последних четырех месяцев. Проблема с мастерской быстро решена: Пабло устраивается в студии на улице Риера де Сан Хуан, которую он разделяет со своим другом Анхелем де Сото. Впрочем, именно здесь он когда-то работал вместе с бедным Касаджемасом. С тех пор минуло уже два года...

Из его мастерской открывается вид на башни собора и церковную колокольню. Он напряженно работает, а в минуты отдыха мысленно переносится в Париж, вспоминает Макса, единственного друга-француза, которого он сохранил. А между тем бедный Макс, совершенно неспособный выполнять обязанности продавца, довольно быстро потерял эту работу. И тогда Пабло приглашает его в Барселону, иллюстрируя свое письмо рисунком с видом города, открывающимся из окна мастерской. «Ты не можешь вообразить, какое удовольствие я испытываю», — пишет он другу. И уточняет, что собирается остаться здесь на зиму и «кое-что сделать». Следует понимать: «работать не покладая рук».

На самом деле он проведет в Барселоне целый год, и именно этот период, все еще под знаком голубого, будет особенно богатым на шедевры, практически все они посвящены теме человеческих страданий и отчаяния, которые он стал еще более обостренно ощущать после неудач в Париже. Красноречивы названия картин, которые, впрочем, не всегда давал сам художник: Нищие на берегу моря, Бедняки у моря, Семья нищих, Старый еврей, Слепой, Трапеза слепого, Старый гитарист. Названия могут быть не всегда показательны, но сюжеты все так же посвящены несчастным: на пастели Объятие⁶ изображена пара в полном изнеможении, а в Жизни⁷, наиболее знаменитой картине «голубого» периода, почти все персонажи выглядят крайне подавленными. Оставим специалистам-искусствоведам разбор глубокого смысла этих полотен, породивших огромное количество комментариев, вызывавших у художника ироническую улыбку...

В этот период Пикассо создает рисунки, практически полностью посвященные барселонской жизни, целую галерею персонажей, встреченных им на улицах города, — нищих, бедняков, голодных детей, калек, проституток... прохожих. Создается впечатление, что он старался аккумулировать впечатления о городе, который собирался вскоре покинуть. А чтобы развлечься — выполняет и другие, на этот раз — эротические рисунки, впрочем, он не раз делал это в последние два-три года, считая, что художник имеет полное право отражать, без ложной скромности, все аспекты человеческой жизни⁸.

За исключением Жизни, которую он уступил за приличную цену в июне 1903 года, Пикассо практически ничего не сумел продать. Он считал зазорным суетиться, чтобы «пристроить» свои картины. Но постоянная нужда причиняла ему столько страданий, не давала возможности удовлетворить собственные запросы, например прилично одеться. И это толкало его подчас на непредсказуемые поступки. Чтобы хоть как-то поправить свое бедственное положение, он решает оплатить натурой костюм, сшитый портным Солером: он пишет портрет Солера, а затем и всю его семью на загородном пикнике, что очень напоминает наивные полотна Таможенника Руссо, которым Пабло заинтересуется четыре года спустя.

Мало-помалу интерес, который Пабло испытывал к барселонской жизни, стал угасать. Он пресытился большинством своих друзей, их беседами, их избитыми шутками, над которыми они продолжали делано смеяться.

Ему казалось, что он ходит по замкнутому кругу. «Глупцы», — с неприязнью бросает он Сабартесу, покидая одну компанию. И даже присутствие друга, похоже, не способно дольше удерживать его в городе.

И вновь, как и в 1903 году, им овладевает непреодолимое желание увидеть Париж. Несколькими неделями ранее, в январе 1904-го, он сменил мастерскую, обосновавшись на улице Комерс. Затем, стремясь к родной независимости, снял небольшую комнату. Но все это временно. Впрочем, его каталонские друзья никогда не тешили себя иллюзиями: как только он вернулся в Барселону, они стали заключать пари на дату его нового отъезда. Они были даже удивлены, что он так надолго «задержался» в Барселоне.

12 апреля 1904 года Пабло отправляется на вокзал, сопровождаемый на этот раз Жуниером, с которым подружился в «Четырех котах». Жуниер — тоже художник, на три года старше Пабло, которому уже двадцать два. В финансовом отношении Жуниер не знает проблем, так как унаследовал фабрику одежды. Он веселый, остроумный спутник; Пабло не раз изображал его на эротических рисунках. Его можно также увидеть на картине, представляющей довольно грубую пародию на Олимпию Мане: Пабло изобразил двух обнаженных мужчин, себя и Жуниера, пытающихся соблазнить молодую женщину. При этом он изменил одну существенную деталь — чернокожая служанка занимает место госпожи и принимает ее позу...

Поездка в Париж доставила Пабло такое удовольствие, что он решил запечатлеть ее в целой серии юмористических рисунков.

Примечания

1. Автор «Воспоминаний торговца картинами», изданного за год до его смерти (Vollard Ambroise. Souvenirs d'un marchand de tableaux, Albin Michel, 1937). Рус. пер.: Воллар А. Воспоминания торговца картинами. М., 1996. (Напечатано в качестве приложения к книге А. Перрюшо «Таможенник Руссо».)

2. Впрочем, не только Маноло, но и Майоль отмечал некоторые аспекты женственности молодого Пабло: «Он был тонкий и стройный, словно девушка».

3. Через несколько месяцев Пабло написал поверх портрета Макса одну из самых прекрасных картин, посвященных материнству, — Женщина с младенцем. 1901. Музей искусств Фогта. Гарвардский университет.

4. Taime Sabartes: Portraits et souvenirs, 1946 (Сабартес: Портреты и воспоминания, 1946).

5. Хасинт Ревентос (1883-1968) и его брат Рамон (1880-1923) — друзья Пикассо, поддерживающие с ним связь на протяжении всей жизни. В 1973 году Хасинт опубликовал книгу воспоминаний «Picasso i els Reventos» («Пикассо и Ревентосы»).

6. Пастель 1903 года, 98 на 57 сантиметров, не следует путать с другими произведениями с тем же названием.

7. Жизнь написана поверх Последних мгновений, картины, представленной на Всемирной выставке в Париже в 1900 году.

8. До 1970-х годов репродуцирование части этих рисунков Пикассо считалось, тем не менее, недопустимым.