Авиньон

Лето 1913 года Пикассо вновь провел в веселой компании своих друзей и в жарком климате Сере, который неизменно действовал на него расслабляюще. Он опять произвел на свет невероятное количество картин, кроме того, близкое соседство Испании соблазнило его пересечь вместе с Максом Жакобом границу, чтобы посмотреть бой быков. В письме к Аполлинеру, датированном 2 мая, Макс Жакоб упоминает об этой поездке, а также сообщает, насколько глубоко все они были расстроены вестью о смерти отца Пабло, скончавшегося в Барселоне; затем он добавляет, что и у Евы неважно со здоровьем. Однако Пабло и Макс нашли себе развлечение в маленьком странствующем цирке, где они подружились с девушками-гимнастками и с усатыми клоунами, «которые выглядели как нарисованные — словно это был шутливый кубистический этюд».

На следующий год Пикассо опять потянуло в Прованс. Он поехал туда вместе с Евой, чтобы пожить несколько месяцев в Авиньоне; там к ним присоединились Дерен и Брак. Снова Пикассо работал со своей обычной неукротимой энергией. Результатом этой поездки стал поток все более блистательных картин и papiers collés, но еще до того как лето подошло к концу, ситуация круто переменилась. 2 августа 1914 года была объявлена война, и Пикассо на станции попрощался с Браком и Дереном, — оба поспешно уехали, чтобы присоединиться к своим полкам. Этот перелом наступил как раз в то время, когда кубизм находился в полном расцвете, когда содержащийся в нем творческий импульс, многократно усиленный художественной восприимчивостью Брака, Гриса, Леже и многих других, сулил большое будущее. Казалось, не было предела тем последствиям, которые породил брошенный этим течением вызов, причем не только в сфере пластических искусств, но также в поэзии и философии.

Пикассо оставался в Авиньоне с Евой — глубоко опечаленный, встревоженный и одинокий. Это была не его война. Даже в те времена, когда его со всех сторон окружали друзья, он всегда оставался один, находя прибежище в своей работе. Теперь он очутился в еще большей изоляции, чем когда-либо прежде. И хотя Пикассо не сразу это осознал, его прощание с друзьями оказалось окончательным, поскольку, хотя оба его напарника в конечном итоге возвратились с войны, он сам утверждал, что, после того как они расстались на вокзале в Авиньоне, ему так никогда уже и не довелось отыскать ни Брака, ни Дерена¹.

Тем не менее, картины, созданные в течение этих летних месяцев, демонстрируют веселость красок и безудержное буйство форм, из-за чего у критиков возник соблазн навесить на них ярлычок «кубизма в стиле рококо». Один из натюрмортов называется «Víve la France» («Да здравствует Франция!»), потому что на одной из чашек, стоящих на столе посреди ваз с цветами, игральных карт, фруктов и бутылок, поверх расположенных крест-накрест французских флагов надписаны слова «Vive la». Фон образуют декоративные обои в цветочек. Здесь, как и в большом, выдержанном в зеленоватых тонах холсте «Портрет юной девушки», техника «приклеенных бумажек» подражает живописи. Даже тени, наложенные на кромки некоторых изолированных областей, имитируют фактуру древесины или мрамора, чтобы создать впечатление, будто они полностью или частично приклеены к поверхности картины. Пикассо очевидным образом получал удовольствие от этой шутки и придал некоторым заплатам еще более весомую роль, разукрасив их яркими разноцветными точками, создающими пуан-тилистический эффект, подобный структуре песка. Обе картины, весьма типичные для данного периода, выдают живое, почти фривольное настроение их автора. Силуэты предметов очерчены плавными, изящно закругленными кривыми; при этом обширные области картин покрыты замысловатыми узорами, придающими им еще больше роскоши и очарования.

Такое настроение простиралось и на конструкции, выполненные из самых разнообразных материалов, а также на рисунки неистового и причудливо-фантастического характера, в которых реалистические детали представлены в кубистической форме. В указанных рисунках отдельные подробности, распознаваемые сами по себе как части человеческого тела, вроде глаз, грудей, волос, рук или ног, служат ключами-подсказками в настоящей оргии деформаций, по своему размаху превосходящих все вольности, предпринимавшиеся прежде в области анатомии. И все же, несмотря на возмутительные искажения пропорций и причудливую, почти гротескную экспрессивность этих рисунков, которая могла бы навести на мысль, что они не являются ничем иным, кроме шутки, чудо общения состоялось. Рисунки эти обретают смысл, когда становится ясно, что их внутреннее содержание оставляет в стороне логику и принадлежит миру грез и мечтаний. Таким образом, можно утверждать, что они являются пророческими по отношению к открытиям сюрреалистов Макса Эрнста и Миро, сделанным последними десять лет спустя. Они, эти рисунки, представляют собой правдивый отчет о реальности подсознательного. Как говорил Аполлинер в своей монографии о художниках-кубистах, «неожиданность смеется жестоко и яростно в чистоте света».

Примечания

1. В дальнейшем отношения между Пикассо и Браком были сложными и пронизанными взаимной ревностью, особенно со стороны Пикассо: ведь Брак долгое время получал за свои картины и более высокие цены, и первым проник в Лувр. — Прим. перев.