а находил их.
На правах рекламы: • дополнительно по теме на сайте niann.ru |
Глава 31. Большая выставка. Париж, 1909 годВ загородном поместье Воллара недалеко от Парижа группа богатых, красиво одетых меценатов входила в величественный особняк XVII века. Люди кружили по огромному выставочному залу, разглядывая работы Пабло, относящиеся к «голубому» и «розовому» периодам. Воллар был занят беседой со старым другом, известным немецким маршалом. То был Даниэль-Генри Канвайлер, высокий худой мужчина лет шестидесяти со стальными голубыми глазами и седой бородкой. Канвайлер, которого готовили к карьере финансиста, предпочел заниматься искусством и поселился в Париже, где открыл в 1907 году небольшую галерею. Его заинтересовали работы нескольких молодых художников, и вскоре уже он стал эксклюзивным агентом Жоржа Брака, Андре Дерена, Мориса де Вламинка, Фернана Леже и Хуана Гриса. Он также издавал много книг по искусству разных авторов, в том числе Гийома Аполлинера, Андре Мальро и Антонена Арто. Воллар был явно взволнован. Он стоял за сценой и, выглядывая из-за длинных полотнищ задернутого занавеса из красного бархата, наблюдал за толпой гостей, которые рассаживались по местам. — Амбруаз, — сказал Канвайлер, — я никогда не видел, чтобы вы так нервничали. В чем дело, дружище? — Эта выставка или откроет передо мной большое будущее, или погубит меня. Пабло Пикассо заставил нас балансировать на зыбкой грани между абстракцией и фигуративностью. Некоторые из моих коллег боятся, что эту выставку объявят фарсом. А ведь на кону — будущее всего современного искусства. — Понимаю... А что, ситуация настолько серьезна? — Боюсь, что да. У другого конца сцены, тоже за кулисами, стояли Пабло и Макс: они наблюдали за собравшейся толпой. Пабло казался спокойным. — Это очень важный момент в твоей жизни, — сказал Макс. — Как, ты думаешь, они к этому отнесутся? — Никогда не знаешь, что подумают критики, — ответил Пабло. Люди выстроились в проходах, ожидая, когда их рассадят по местам. — У нас на глазах критики погубили слишком много талантов, не так ли? — А ты слышал о грядущей войне? — спросил Макс. — Какой войне? — Пока ты сидел в Госоли, вооруженные силы Германии и Австрии трудились сверхурочно — создавали условия для начала крупного общеевропейского конфликта. — Зачем эти глупости? — За время правления кайзера Вильгельма II Германия постепенно отошла от статус-кво и заняла куда более агрессивную позицию. Кайзер выступил против продления договора с Россией и заключил альянс с Австро-Венгрией. — А нам какое до этого дело? — Большое. Франция и Россия заключили союзническое соглашение, но Германия отказалась к нему присоединиться и теперь строит флот, что беспокоит британцев, поскольку угрожает их безопасности. К сожалению, Европа разделилась на два военных лагеря. — Лагеря... — Да, соединенные силы Британии, Франции и России называются Антантой, Германия же объединяется с Австрией. Мне, мой друг, война представляется неизбежной, и достаточно будет малейшей искры, чтобы ее разжечь. — Ты, должно быть, шутишь. Война Европе совершенно не нужна, — возразил Пабло. — Ты уверен в том, что говоришь? Подошли Воллар с Канвайлером и прервали их разговор, так что Макс не смог ответить на вопрос приятеля. — Пабло, я хотел бы познакомить вас с моим старым другом и коллегой, — сказал Воллар. — Это Даниэль-Генри Канвайлер. Пабло протянул руку для пожатия. — Рад с вами познакомиться, месье. — Месье Канвайлер — известный маршан и коллекционер из Германии, и, должен сказать, весьма успешный! Пабло крепко пожал руку Канвайлера. — А, так вы, должно быть, сочувствуете вооруженным силам Германии? — многозначительно глядя в глаза Канвайлеру, сказал Пабло. Канвайлер чуть задумался, услышав такое странное предположение, но потом, удивленно подняв брови, рассмеялся. — Нет, я не имею ничего общего с этой чепухой. Я просто торговец, который пытается заработать себе на жизнь. — Приятно слышать, — сказал Пабло. — Похоже, вы вызвали большой переполох с этим, как вы его называете, «кубизмом», — заметил Канвайлер. — Когда будет ясно, что все прошло хорошо, возможно, я договорюсь с Амбруазом и о других выставках в других местах. — Вы хотите сказать — если станет ясно, что все прошло хорошо, и если это случится при моей жизни, — усмехнулся Пабло. Канвайлер холодно взглянул на него. — Ну у вас и характер! — и вдруг рассмеялся, чтобы снять возникшее напряжение. Воллар снова выглянул из-за занавеса в зал, где увидел критика Феликса Батона, прибывшего с двумя молодыми людьми. Критик злобно хихикал, пока вся компания усаживалась на свободные места. — Так-так, — протянул Воллар. — Явился Феликс Батон со своей свитой, туземцы обеспокоены. — Пора... — торопил Пабло. Воллар в последний раз внимательно посмотрел на художника, вышел в щель между полотнищами занавеса на авансцену и встал перед двумя сотнями людей, пришедших на открытие. Включился свет над сценой, а светильники в зале стали гаснуть и постепенно потухли совсем. — Дамы и господа, дорогие друзья, — громко заговорил Воллар. — Большое спасибо вам за то, что пришли сегодня сюда. Надеюсь, вы получите удовольствие от этой совершенно особенной выставки современного искусства... Я желал бы поблагодарить мисс Гертруду Стайн за ее помощь в организации этого показа. Собравшиеся восторженно зааплодировали. Все взгляды устремились на сидящую в зале Гертруду, она кивала и улыбалась. Рядом с ней сидели Фернанда и Хайме Сабартес. Воллар взял лист бумаги и начал читать: «Дамы и господа, прошу вашего внимания. Мы открываем выставку работ оригинального молодого художника. Его зовут Пабло Пикассо, он создал совершенно новую живопись; живопись, свободную от всех былых представлений, — новый стиль, в котором изображение складывается из отдельных элементов: кубов, дуг и клиньев, — представленных в уплощенной перспективе и свободно продолжающихся друг в друге... В его живописи плоскости взаимно накладываются друг на друга, отражаясь друг в друге, и этот смелый прорыв в живописи называется “кубизмом”». Воллар опустил листок и указал на занавес. — Друзья мои, я представляю вам картину Пабло Пикассо «Авиньонские девицы» ! Воллар поднял руку, занавес медленно раздвинулся, и стала видна стоящая на сцене большая картина, ширина и высота которой лишь немного не достигали двух с половиной метров. На мгновение в зале повисла странная, неловкая тишина. Затем раздался гул толпы. Люди, пораженные необычностью картины, не знали, как реагировать. Феликс Батон с двумя своими спутниками сидел на балконе. Он наклонил голову, что-то прошептал, и один из молодых людей встал и крикнул вниз, в направлении сцены: — Это позор! Его приятель подмигнул Феликсу и тоже встал. — Надувательство! — крикнул он. Люди крутились в своих креслах и, испытывая неловкость, поглядывали друг на друга, желая понять, что же все это означает. В воздухе повисло острое напряжение. Тут со своего места поднялся Феликс и крикнул публике: — Какая дешевка! Это оскорбительно для искусства! Макс хорошо понимал, чего добивается Феликс. Он кивнул стоявшему рядом Аполлинеру и стал выискивать среди растерянных лиц своих единомышленников. Один из сообщников Феликса начал шикать, и это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Макса. Взяв газету, он снял ботинок, завернул его в лист и поднялся на балкон. Там он встал за спиной у Феликса. Молодые спутники критика, перегнувшись через перила балкона, выкрикивали ругательства и Макса не заметили. Он быстро огляделся, чтобы удостовериться, что никто на него не смотрит, и сильно ударил Феликса. Два молодых человека обернулись и обнаружили, что Феликс тяжело опускается в свое кресло. Аполлинер вспрыгнул на сцену и поднял руки, пытаясь утихомирить взволнованную публику. — Дамы и господа! — крикнул он. — Пикассо отворил двери в неведомое! Это — открытие! Макс стоял в проходе и аплодировал, поддерживая Аполлинера. — Пикассо — гений! Все больше и больше людей присоединялось к аплодисментам, и наконец они перешли в лихорадочные, оглушительные, продолжительные овации1. Пабло протиснулся из-за кулис, и Воллар с Канвайлером вытащили его на авансцену. Пабло обнаружил, что внезапно потерял дар речи — неожиданное восхищение и внимание ошеломили его. В течение всех лет борьбы он не сомневался в том, что слава к нему придет. Он всегда верил, что она предначертана ему судьбой, и все же реальность застигла его врасплох. О таком успешном показе можно было только мечтать. Художника окружали улыбающиеся лица, его похлопывали по спине, ему пожимали руку, вокруг стоял гул голосов. Мысли Пабло блуждали, а где-то внутри звучал тоненький голосок его маленькой сестры Кончиты: «Однажды ты станешь знаменитым, Пабло... Я это знаю!» Он обводил аплодирующую толпу невидящим взглядом и мысленно говорил с сестрой: «Я не забываю тебя, моя малышка, и никогда не забуду». Он поцеловал медальон. Глаза его так и лучились радостью. В толпе рядом с Гертрудой и Хайме стояла переполненная чувствами Фернанда. По ее красивому лицу катились слезы. Когда шум аплодисментов начал стихать, все трое стали пробираться к сцене, к Пабло. Фернанда обратилась к Гертруде. — Что все это означает для Пабло? — А вы, дитя, не понимаете? Что ж, он открыл совершенно новое направление в искусстве, и я сомневаюсь, что теперь все останется, как было прежде. — Родился кубизм, — добавил Хайме. — А как бы вы объяснили, что такое этот кубизм? — спросила Фернанда. — Кубизм — это геометризации и уплощение формы, — пояснил Хайме. — Ничего подобного не было еще никогда. Гертруда вмешалась в разговор: — Это нововведение живописцы называют термином «сдвиг» или «взаимное наложение» объектов. — Взаимное наложение... Боюсь, я не понимаю, сказала Фернанда, покачав головой. Хайме улыбнулся и посмотрел на Гертруду в надежде, что той удастся объяснить лучше. — Моя дорогая, взаимное наложение — как раз и есть самое главное в работах Пикассо. Это откровенный бунт против условностей в искусстве. В картинах Пабло есть своя особая логика, совершенно оригинальная и свободная от предрассудков. Это гениально! За кулисами Хайме увидел висящую на стене темно-синюю картину «Жизнь», посвященную Карлосу Касагемасу. — Карлос бы им гордился, — сказал Хайме, обращаясь к Фернанде. — В этом портрете Пабло ухватил самую сущность своего друга. Сжимая в руке медальон Кончиты, Пабло в одиночестве сидел за кулисами и размышлял. К нему подошли Аполлинер и красивый молодой человек выразительной внешности, лет двадцати с небольшим. На нем были красный, небрежно надетый берет и так же небрежно замотанный вокруг шеи золотистый шелковый шарф. Молодого человека окутывала атмосфера уверенности и шика. — Пабло... Это Жорж Брак2. Брак шагнул вперед и протянул руку. — Я так много слышал о вас, — сказал он. — Быть может, вы окажете мне честь и посетите как-нибудь мою студию? Пабло крепко пожал протянутую ему руку. — А почему бы и не зайти? Я слышал о вас и знаю, что вы тоже интересуетесь абстракцией. — Так и есть, — подтвердил Жорж. — Давайте встретимся. Я оставлю свой адрес у Воллара. Разговор был прерван Максом и небольшой группой доброжелателей, которые подняли Пабло на плечи, восхваляя его поразительный успех. Они, будто зрители корриды, чествовали матадора, осыпая арену цветами в знак восхищения его дерзостью и мужеством. Побежденный бык лежал у его ног. Примечания1. Авторское переосмысление событий. Успех картины не был таким молниеносным и оглушительным. Полотно несколько лет лежало в студии художника и было выставлено впервые только в 1916 году. 2. В действительности Пикассо и Брак познакомились несколькими годами ранее.
|