Глава шестнадцатая. Дора Маар

Знакомство со следующей спутницей жизни произошло у Пикассо в августе 1936 года в популярном кафе «Две образины» (Les Deux Magots), где собирались сюрреалисты, абстракционисты и прочие представители художественного бомонда предвоенного Парижа. В это кафе Пикассо любил заходить после вечерней прогулки, в тот день он ужинал там со своим другом, поэтом Полем Элюаром, Эльф — очередной пес Пикассо — как обычно, попрошайничал у соседних столиков. Взгляды Пикассо и этой 29-летней женщины случайно встретились, ее красота не смогла остаться незамеченной. В восхищении он пробормотал несколько слов на испанском. Оказалось, что прекрасная незнакомка хорошо знакома с языком Сервантеса: ее детство прошло в Аргентине. Они разговорились, и Пикассо пересел за ее столик.

Ее звали Дора Маар, она была фотографом. С передовыми взглядами, натурой странной, импульсивной и удивительно яркой.

Фотограф Брассай, друг Пикассо, знал ее в тот момент уже лет пять-шесть, и вот что он рассказывает о ней:

«Она тоже начинала как фотограф. Тогда ни у кого из нас еще не было собственной лаборатории, и мы нередко вместе проявляли пленки в одной и той же темной комнате на Монпарнасе, которую наги общий друг, американец, предоставил в наше распоряжение».

Она родом из провинциального города Тура (родилась 22 ноября 1907 года), ее настоящее имя — Генриетта-Теодора Маркович. Единственная дочь архитектора Иосипа Макровича, хорвата по национальности, учившегося в Вене и в 1896 году обосновавшегося в Париже, и француженки Жюли Вуазен, ярой католички из долины Луары.

К моменту знакомства с Пикассо Дора Маар вполне успешный коммерческий фотограф (она снимала портреты для рекламы) и художник.

В 1910 году ее семья уехала в Буэнос-Айрес, где Иосип Макрович получил несколько крупных заказов, в том числе на строительство здания посольства Австро-Венгрии. За эту работу, в частности, он получил орден от императора Франца-Иосифа, но умудрился стать едва ли не единственным архитектором из Европы, который не обогатился в Аргентине.

В 1926 году семья вернулась в Париж, и Дора Маар (этот творческий псевдоним она придумала для себя сама) поступила на курсы в Школу декоративного искусства и Школу фотографии. Параллельно с этим она начала посещать знаменитую частную «Академию Жюлиана», из которой вышло немало прекрасных художников и скульпторов, в том числе и женщин. Французское правительство в то время запрещало учиться в Школе изящных искусств (Ecole des Beaux-Arts), так как основной метод обучения — рисование обнаженных моделей — считался неподобающим для представительниц слабого пола.

После этого она работала в Барселоне и в Лондоне, а теперь имела собственную фотографическую мастерскую в 14-м округе, на улице Кампань-Премьер. Дора знала почти всех известных фотографов и операторов того времени. С некоторыми из них она была «более чем знакома».

* * *

О ее первой встрече с Пикассо сохранилась красивая легенда. Во всяком случае, Пикассо сам потом рассказывал, что, когда он впервые увидел Дору в кафе «Две образины», на ней были черные перчатки с аппликациями в виде розовых цветочков. Она сняла их, взяла длинный остроконечный нож и стала тыкать им в стол между растопыренных пальцев. Наверное, она хотела проверить свою нервную систему... А может — решила шокировать окружающих... В любом случае, время от времени она немного промахивалась, и когда перестала играть с ножом, ее рука была в крови. По словам Пикассо, именно это пробудило интерес к ней. Он был очарован и даже попросил подарить ему те самые перчатки, которые с тех пор хранились у него в застекленном шкафчике вместе с другими памятными сувенирами.

* * *

Дора Маар очень неплохо говорила на испанском, и это здорово облегчило ей первые контакты с Пикассо. Ей тогда было 29 лет, а ему — 54 года.

Потом она стала приходить к нему в мастерскую на улице Великих Августинцев. Кстати, говорят, что это именно она нашла ее. Потом она поселилась на этой же улице в квартире за углом и стала все больше и больше предаваться живописи.

Пикассо потом говорил:

— Я могу твердо сказать, что после знакомства со мной жизнь Доры стала более содержательной. Более целеустремленной. Фотография ее не удовлетворяла. Она стала писать больше и добилась немалых успехов. Я вознес ее.

Наверное, он ее и в самом деле вознес, но лишь затем, чтобы потом уронить. Она, несомненно, стала делать успехи, и тут он начал от нее отдаляться. В конечном итоге, фотолаборатория вообще оказалась заброшена. Жаль, ведь она была классным фотографом. Не даром считается, что самый бесценный дар, который Дора Маар оставила после себя, и не кому-то, а истории — это многочисленные фотографии Пикассо.

Фотограф Брассай по этому поводу пишет:

«Иногда мы устраивали совместные выставки. Однако ее присутствие возле Пикассо ставило меня в щекотливое положение: у Доры было несравненно больше возможностей, чем у кого-либо другого, фотографировать художника и его произведения. И в самом начале их отношений она ревниво оберегала эту привилегию, которую не желала ни с кем делить: она всегда фотографировала Пикассо с удовольствием и не без таланта. Это она сфотографировала некоторые из его скульптур и помогала ему заниматься фотографией в темной комнате. Серия фотографий, которые сделала Дора на разных этапах работы над «Герникой», остается, без сомнения, непревзойденным свидетельством творческого процесса. Чтобы не задевать Дору, чуть что разражавшуюся слезами, я старался не ступать на территорию, которую она считала своей».

Поясним, что Дора Маар не только с документальной точностью фиксировала процесс рождения некоторых картин Пикассо, не только сделала множество его портретов, но под ее влиянием он и сам начал создавать экспериментальные работы, совмещающие фотографию с гравюрой и живописью.

Когда Дора Маар оставила свою фотолабораторию, кое-что из оборудования — осветительные лампы, задники и тому подобное — в конце концов появилось в мастерской Пикассо на улице Великих Августинцев. Черные шторы потом оказались очень кстати для затемнения во время войны, и он часто писал по ночам, направив свет ламп Доры на холст.

* * *

На улицу Великих Августинцев Дора приходила только по особым случаям. Пикассо каждый раз, когда хотел ее видеть, сам звонил ей. Она же никогда не знала, будет ли обедать или ужинать с ним, а посему была вынуждена постоянно находиться дома на тот случай, если он вдруг объявится. Зайти к нему сама или позвонить и сказать, что вечером ее не будет, она не имела права.

Этот странный порядок был заведен Пикассо, и художник Андре Воден, которому очень нравилась Дора, как-то рассказал такой случай. Однажды он пригласил ее на ужин, но она ответила, что до вечера не сможет сказать ни да, ни нет, потому что если условится встретиться с ним, а Пикассо позвонит и узнает, что у нее совсем другие планы, то придет в ярость. А ярость его была ужасна, и ее-то она боялась больше всего на свете. Даже больше того, что Андре Воден никогда больше не пригласит ее на ужин...

* * *

Пикассо рисовал Дору Маар бесчисленное число раз. В частности, сексуальные войны, которые они вели друг с другом, отразились в начатой им серии о Минотавре. Достаточно взглянуть на картину 1936 года «Дора и Минотавр», где над женщиной вожделеюще склонился полумужчина-полубык, а обнаженная женщина ждет его одновременно с возбуждением и страхом.

Отметим, что эта тема — звериная страсть и насилие в сочетании с нежностью и желанием — постоянно встречается в творениях Пикассо. Как он сам говорил, «в конце концов, корни искусства надо искать в эротизме. В основе нет ничего, кроме любви, какой бы она ни была».

* * *

И она любила его. Очень любила.

Пикассо постоянно говорил Франсуазе Жило, что питал сильную привязанность к Марии-Терезе Вальтер и не особенно тянулся к Доре Маар, но она была очень умной.

— Дело вовсе не в том, что Дора была так уж для меня привлекательна, — рассуждал он. — Просто я понял, что наконец-то нашел женщину, с которой есть о чем говорить.

Очевидно, Дора стремилась занять место в интеллектуальной жизни Пикассо и на этом пути не считала Марию-Терезу серьезной соперницей, поскольку он никогда не появлялся с ней среди друзей.

Пикассо на отдых всегда ездил с Марией-Терезой и с маленькой Майей, а не с Дорой. Но Дора рано или поздно появлялась неподалеку, понимая, что Пикассо хочет этого, и тогда он, как выразилась Франсуаза Жило, «блаженствовал в обоих мирах». То есть он большую часть времени проводил в обществе Доры, оно было занимательнее, но если настроение менялось, всегда мог вернуться к Марии-Терезе.

В воспоминаниях Франсуазы Жило читаем:

«Непрестанная драма, которую порождал этот конфликт между Марией-Терезой и Дорой, нисколько не беспокоила Пабло. Наоборот, служила мощным творческим стимулом. Обе женщины по своей сущности и характеру были совершенно противоположны. Мария-Тереза была ласковой, послушной, очень женственной, с пышными формами — являла собой свет, покой, радость. Дора по натуре была нервозной, беспокойной, раздражительной. У Марии-Терезы не было никаких проблем. С ней Пабло мог безотчетно следовать инстинктам, тогда как жизнь с Дорой являла собой союз двух умов и подпитывалась удовлетворением запросов интеллекта».

Этот странный контраст возникает во многих картинах и рисунках того периода: одна женщина оберегает сон другой, две женщины совершенно противоположного типа смотрят друг на друга и т. д. Лучшей его работой тех лет является серия двойных портретов, на которых одна из женщин очень радостна, а другая — полна драматизма. Мария-Тереза и Дора почти неразделимы, как пластические компоненты одного целого. Да, Мария-Тереза Вальтер вошла в работы Пикассо раньше Доры Маар, но в этой фазе его творчества, где счастье словно бы чередуется с несчастьем, ему нужны они обе.

* * *

Пикассо очень много рисовал Дору Маар, во всех испробованных им ранее стилях и манерах письма, и на всех этих портретах ни одной улыбки. Она и в жизни была нервной, неуравновешенной натурой и в творчество Пикассо вошла как «плачущая женщина». Художник сам всегда отмечал, что никогда не мог написать ее улыбающейся. Таким образом, характерная особенность портретов Доры — это ее огромные глаза, полные тревоги и печали. А еще Пикассо любил подчеркивать овал ее лица, линии скул и тонкие пальцы с острыми ногтями, похожими на его картинах на капли крови.

Пикассо признавался Франсуазе Жило:

«Годами я писал ее в искаженных мучительных формах — не из садизма и не для развлечения. Я только следовал видению, запечатлевшемуся во мне. Это глубинная реальность Доры».

Пикассо понимал, как много значит и для Марии-Терезы, и для Доры тот факт, что он их пишет. Они обе прекрасно осознавали, что обеспечивают себе бессмертие, становясь частью его творчества. И это осознание обостряло соперничество между ними. Вместе с тем оно заставляло каждую из них закрывать глаза на те стороны создавшегося положения, которые в другом случае волновали бы их гораздо больше.

* * *

Как это обычно бывает, своеобразие характеров Пикассо и Доры Маар обусловило конец их романа. С годами она становилась все более нервной, а он не выносил женских истерик. В конце концов, бесконечные слезы и длительные депрессии могли утомить кого угодно, не говоря уж о чрезмерно темпераментном испанце. А еще она была склонна к мистике и испытывала тягу ко всему оккультному, хотя особо не навязывала своих взглядов другим. И все же, когда Пикассо начал от нее отдаляться, она с горечью сказала:

— Художник ты, может, и замечательный, но человек с моральной точки зрения ничтожный.

Франсуаза Жило, появившаяся в жизни Пикассо в 1943 году, рассказывает, что он пытался утихомирить ее, сказав, что вопросы совести касаются лишь того, чьей проблемой являются.

— Добивайся вечного блаженства, как считаешь нужным, и держи свои советы при себе! — возмущенно кричал он.

Но она продолжала твердить свое, и порой невозможно было понять, о чем идет речь. Дора не употребляла алкоголь, и поэтому, слушая ее, многие общие друзья решили, что дело совсем плохо.

* * *

В самом деле, неуравновешенность Доры постепенно переросла в болезнь.

С весны 1945 года у нее стали случаться припадки. Опасаясь, что она сойдет с ума или покончит с собой, Пикассо и их общие друзья отправили Дору в известную психиатрическую лечебницу Жака Лакана, где помимо психоанализа к ней применялся популярный в то время метод лечения — электрошок.

Психиатрическая лечебница — это быстрый и легкий способ выбрасывать из своей жизни тех, кто попал в беду. Хотя на самом деле между гением и помешанным часто существует лишь одно отличие — разница между успехом и неудачей.

Франсуаза Жило по этому поводу как-то сказала Пикассо:

— Когда рядом с тобой падают, нельзя говорить: «Я намерен идти дальше. А пойдет она или нет, это ее дело».

— Такого рода любовь к ближнему совершенно непрактична, — ответил ей художник. — Это просто-напросто сентиментальность, псевдогуманизм, которого ты набралась у Жан-Жака Руссо, этого плаксивого шарлатана. К тому же натура каждого человека предопределена заранее.

Франсуаза Жило потом написала:

«Думаю, что Пабло со своим испанским чувством гордости счел эту слабость со стороны Доры непростительной. Она упала в его глазах. Возможно, в ее слабости он уловил запах смерти тоже, как я узнала впоследствии, непростительный, по мнению Пабло».

Доктор Лакан продержал Дору в своей лечебнице три недели, а потом отпустил домой. Но он продолжил наблюдать за ней, проводил сеансы психоанализа.

Когда Дора вернулась домой, перемен в ней почти не замечалось. И когда психоанализ стал давать результаты, она снова начала заниматься живописью. Пикассо по-прежнему продолжал навещать ее. Франсуаза сказала ему, что он должен заботиться о ее здоровье, не давать ей почувствовать, что в его жизни появилась другая женщина. Более того, она даже заявила, что готова не видеться с ним какое-то время, если это пойдет несчастной Доре на пользу.

— Хорошо, — ответил Пикассо.

* * *

Но изменить что-либо уже было невозможно. На следующий день Дора бросила в лицо Пикассо:

— Ты в жизни никого не любил! Ты вообще не умеешь любить!

— Не тебе судить, умею или нет, — спокойно ответил он.

Дора изумленно посмотрела на него и вдруг поняла, что говорить им больше не о чем. Она так и сказала ему.

— Совершенно верно, — также спокойно ответил Пикассо и ушел.

После этого их отношения уже больше не возобновились.

После войны Пикассо подарил Доре Маар домик в Менербе, на юге Франции. Однако жить здесь ей так и не пришлось — после расставания с возлюбленным она стала постоянной пациенткой лечебницы для душевнобольных. Потом она с головой ушла в религию и умерла 16 июля 1997 года в возрасте 89 лет.