Дядю я любила, но он открыто не выказывал своей любви ко мне. Моя тетя стала бы укорять его, если бы он предпочел меня своей дочери. Я же предпочитала общаться с прислугой. Однако, как только я к кому-то привязывалась, тут же эту служанку заменяли на другую... Причина была в моей тете. Она никак не уживалась со служанками. Вечно они были чем-то нехороши: слишком много ели, были грязнулями, воровали, были чересчур «эмансипированными». Это было ее любимое словечко, и мне приходилось слышать его всякий раз, когда я выходила из дому. В монастыре августинок, где воспитывалась тетя, признанная в семье аристократкой, проявление независимости было под запретом.

Мне нелегко было в мои ранние годы, я постоянно ожидала нежной, ласковой заботы, сама не понимая, чего мне хочется. Я бы так хотела, чтобы дядя ушел из дома со мной, бросив жену и дочь, чтобы он любил только меня так, как если бы я была его настоящей дочкой, но это были только мечты. Жизнь не так-то легко изменить.

Я была первой ученицей. Мне это не нравилось, лучше бы я была в отстающих. Мне хотелось стать актрисой, я чувствовала, что у меня есть талант. Однажды дядя водил нас в театр, и с тех пор я только об этом и думала. Как-то я сказала, со страхом, что хотела бы пойти учиться в консерваторию, и тут же тетушка подняла такой крик! «На сцену? Что ж, прекрасно! Не хватает только, чтобы ты так опозорила нашу семью. Еще стань циркачкой! Меня уже ничто не удивит!»

Дальше Фернанда описывает, как она, трепеща, пригласила нескольких подруг из лицея к себе домой и с волнением ожидала их появления. Она не предупредила об этом тетушку, да и подругам заранее не рассказывала о том, как живет. Надо сказать, вся ситуация покажется правдоподобной только тому, кто знает, что представляет собой жизнь в доме французов из среднего класса.

«Когда я услышала звонок у входа, то почувствовала, что заболеваю. Моя тетя была знакома с Антуанетт, но других трех девочек не знала. Как только она поняла, что они пришли по моему приглашению, я услышала, что она зовет меня. Я была готова расплакаться, когда она сказала: «С каких это пор ты осмеливаешься приглашать гостей в мой дом? Это ведь не твой дом, и ты это прекрасно знаешь. Ты живешь здесь из милости. И у тебя хватает наглости! Как ты собираешься дальше жить? Я спрашиваю тебя. Я спрашиваю вас, барышни, потому что уверена — будь вы на ее месте, вы повели бы себя иначе. Так и быть, раз уж вы здесь, пусть она отведет вас в свою комнату, и можете немного побыть там у нее». И этим она уничтожила все мои попытки скрыть, в какой ненормальной обстановке я живу.

Сегодня за столом они обсуждали мою внешность. Дядя Шарль находит, что у меня умные и красивые глаза и руки хороши. Но тетя считает, что глаза мои слишком маленькие, а руки похожи на пауков. К тому же у меня слишком много волос, за которыми меня не разглядишь. Меня не трогает ее отношение, потому что я уже достаточно взрослая и сама во всем разбираюсь, а самое главное, что мой дядюшка гордится мною, когда мы с ним вместе выходим.

Наша симпатичная служанка Элен только что рассказала мне по секрету, что ее деверь видел меня на улице и теперь только обо мне и думает. Я его не знаю, он уже немолод — ему двадцать восемь лет, он не совсем ее деверь, он брат ее жениха. Не думаю, что мне хотелось бы с ним знакомиться. Если моя тетя заподозрит, что Элен со мной об этом разговаривает, она ее немедленно уволит.

Вчера Элен принесла мне письмо от своего деверя, в котором тот умоляет поговорить с ним. Он прислал мне маленький подарок. Я польщена. Мне приятно внимание от взрослого мужчины. Но я никогда его не видела. Я даже не знаю, как он выглядит.

Моя тетушка одержима идеей выдать меня замуж за их старого знакомого. Она устроила сцену и влепила мне пощечину на глазах у него, когда я сказала, что никогда не выйду замуж за этого жирного старика. Понятно, какая предстояла бы мне жизнь, если бы я согласилась на этот брак. Я дала себе обещание вырваться из этих семейных уз, и, поскольку моя тетушка не оставила свою идею, посмотрим, за кем будет последнее слово».

Внезапно все круто меняется, и это сделало бы честь опытному романисту.

«Последние три дня я сижу взаперти в маленькой квартирке, из которой я не отваживаюсь выйти, так как страшно боюсь, что мои родственники обнаружат меня.

И все это не так уж смешно. Я не очень-то понимаю, как все это случилось, потому что человек, который меня похитил, мне отвратителен.

Ну хорошо, на другой день я встретилась с этим деверем и он меня повел в Сен-Сюльпис. Его зовут Поль Першерон, он невысок ростом, у него правильные черты лица и маленькие невыразительные глаза. У него туповатый вид, но при толстых губах и будто срезанном подбородке — очень красивые зубы. Волосы у него черные и курчавые, чего я не выношу у мужчин. Борода слишком густая, руки длинноваты, а пальцы коротковаты. Он вполне зауряден. Когда мы с ним встретились, я не стала ему рассказывать о своих истинных намерениях, он бы тут же сбежал. Но он неожиданно подозвал такси, и не успела я опомниться, как сидела в машине рядом с ним. Взгляд его меня напугал. Он схватил мои руки и стал покрывать их поцелуями. Затем он захотел обнять меня, но я закричала, и он отдернул руку. Однако он стал говорить, что любит меня, что совершенно обезумел с того момента, как меня увидел, что он ни о чем, кроме меня, не может думать, и в конце концов я поняла, что мне это нравится.

Он ждал меня в ратуше (где я должна была забрать некоторые свои документы), когда я все сделала, он предложил мне выпить горячего шоколаду в Булонском лесу. Это было соблазнительно, но я сказала ему, что должна вернуться домой до шести часов, тогда моя тетка ничего не узнает... Ну хорошо, я снова оказалась в экипаже и впервые в жизни почувствовала, что я что-то значу. В ресторане было много народу, и я смутилась, потому что была неважно одета, а все стали нас разглядывать. Однако Поль, казалось, гордился своей спутницей. Мы сделали заказ, и я ела пирожное и конфеты, и поскольку я обожаю сладости, то совершенно забыла о времени. Когда же мы глянули на его часы, я пришла в ужас. Уже было без четверти семь. Мне было страшно подумать о возвращении домой. Дома неоднократно предупреждали, что за подобное опоздание меня либо отправят в монастырь, либо в исправительный дом. Я расплакалась. Я не знала, что же мне делать.

Поль не произнес ни слова, но я почувствовала, что ему все это нравится. Наконец он сказал мне: «Не надо возвращаться. Я о тебе позабочусь, завтра утром отправлюсь к твоему дяде и попрошу у него твоей руки». Однако меня это вовсе не утешило, и я продолжала плакать. Мы шли по аллее в лесу, и он стал тянуть меня вглубь, за деревья, и затем обхватил мою талию и прилепил свой рот к моему. Это был отвратительный поцелуй, от которого я чуть не задохнулась. «Я тебя многому научу, — сказал он и, помолчав, добавил: — Теперь ты моя женщина, и прежде всего я должен научить тебя любви». — «Но так учить не будешь, — отвечала я, —это гадко и бессмысленно».

Он начал хохотать, и я тоже стала смеяться, смеяться сквозь слезы, потому что его лицо одновременно было и жалким, и счастливым. Теперь мне ничего не оставалось, как последовать за ним. После подобной эскапады я не могла возвращаться к тетке. И Поль это подтвердил. Мы снова сели в экипаж, и мысль об обеде в ресторане немножко меня утешила: пойти в такое место, заказать все, что хочу, — суп, консоме, жареного цыпленка, паштет из гусиной печени, салат, мороженое... Я пила вино и выпила немножко шерри-бренди. Мне было весело, когда мы вышли из ресторана и отправились к нему домой.

Он жил в крошечной квартирке на шестом этаже нового дома напротив парка Монсури. Что было потом? Ночь ужаса. Как мог ребенок, которым я была за несколько часов до этого, воспринять всю эту гнусность? Я знаю, что мне придется жестоко расплачиваться за глупость и всю жизнь на мне будет клеймо. Как поведут себя мои родственники? Наверняка придут на меня посмотреть. Элен, которую я видела вчера, не знает ничего, кроме того, что тетя трясет головой и говорит: «Это ее похороны» — и все говорят обо мне шепотом.

Элен и ее жених Анри провели с нами день. Поль, казалось, купается в счастье. Он принес мне столько пирожных, шоколада и фруктов, сколько я не видела за всю свою жизнь. В поисках белья для меня он с утра обегал всю округу. В полдень Элен стала готовить обед. Поскольку мы никуда не вышли, то начали играть в карты, но я чувствовала себя совсем больной, мне было так плохо, что хотелось умереть. Все остальные были совершенно счастливы. Я услышала, как Поль делится с Анри. Он говорил о моей красоте, о моей невинности, а Элен с лучезарной улыбкой спросила: «А правда ли то, что говорит Поль? Семь раз за ночь? О, прими мои поздравления». Она стала мне тыкать, мне это было неприятно. Затем, после упоминания о прошлой ночи, я, лежа на кушетке, зарыдала и дошла почти до истерики. Анри... рассердился на Элен, и она, как он велел, уложила меня в кровать. Мне это было необходимо, меня тошнило, я чувствовала слабость, все во мне горело. Элен накрыла меня теплым покрывалом. Затем они решили остаться здесь на ночь. Поль и Анри на диване, мы с Элен — на кровати, но Поль, уж не знаю как, чем-то угрожая, заставил их уйти. Бедный Анри, который хотел всего лишь защитить меня, вынужден был подчиниться, и Поль снова всю ночь, как ему казалось, предавался любви со мной. Какой ужас.

Весь день я одна. Он уходит. Я провожу день, свернувшись клубочком на диване, среди разбросанных повсюду журналов. Время проходит незаметно, я не понимаю, что происходит со мной. Когда к шести часам Поль возвращается с работы, он видит, что я не причесана, не одета, отупевшая. Я знаю, что ему это неприятно.

Проходит еще одна ужасная ночь. Как от этого спастись? Я бы хотела поискать работу, но не знаю, куда мне пойти. Я боюсь лестницы, по которой надо спуститься вниз, боюсь консьержки, боюсь улицы, полиции. И возвращаюсь к чтению. Я ем хлеб и пью шоколад. Я не знаю, как готовить, и даже не знаю, как расчесать волосы, они так спутались.

В сущности, мне такая жизнь даже нравится, если бы не угроза этих ночей с Полем. Что за удовольствие он находит в этой любви? Мне это кажется таким гадким. Разве нельзя просто мирно рядышком спать? Я ничего не понимаю. В эти моменты Поль становится просто сумасшедшим. Я дрожу от страха и позволяю ему делать со мной все, что ему хочется. Он говорит, что меня, как мраморную статую, ничто не может вызвать к жизни. Става богу, надеюсь, что это правда. Вовсе не желаю быть вовлеченной в это безумие.

Ну вот, моя тетка решила сюда прийти. Только что появилась перепуганная Элен. Как же мои родственники узнали обо всем? Похоже, что они заявили в полицию, допросили Элен, она во всем призналась и дала мой адрес... Поль, когда я ему об этом рассказала, даже позеленел. Но чего он боится? Уж я знаю свою тетушку, она будет обходиться со мной так, будто я завшивленная...

Как же мне быть? Лучше умереть, чем всю жизнь прожить с Полем. Он спросил меня, могут ли они дать приданое. Я в ужасе посмотрела на него. Приданое? Я сирота, и моя тетка растила меня только потому, что мой отец, оставив немного денег на мое содержание и образование, попросил ее об этом. Поль явно выказал недовольство, когда я ему все это объяснила. «Эх, — сказал он, — все равно я тебя так люблю, что готов на все». Он по-дурацки захохотал и бросился на меня, мне пришлось подчиниться его ласкам...

Я встала пораньше, оделась, ожидая появления тети, но она не пришла. Зато пришла Элен, мы вместе поели и решили приготовить жаркое с овощами. Приготовить это блюдо несложно, но мне не нравится чистить овощи. Элен велела положить туда масла, и поскольку там было много воды, то я положила целых полфунта. Когда Элен, выходившая за хлебом, узнала, что я сделала, она пришла в ярость и сказала мне, что я так же бездарна в готовке, как и в любви. Я в шоке, ведь Элен теперь обращается со мной как с ровней, а я все время чувствую ее вульгарность.

Моя тетушка прибыла вместе с полицейским. Она подскочила ко мне и влепила пощечину, и я заплакала. В ее взгляде было и отвращение, и изумление... Затем ее гнев и ненависть слегка улеглись и она стала осматриваться по сторонам. «Тут все так плохо, — сказала она, — а ты, которая даже не умеешь сама причесаться, почему ты так поступила?» Я все еще была напугана и ничего не ответила. «Почему ты мне не сказала, что не хочешь выходить замуж за мсье Дефорса?» Затем тон ее слегка смягчился: «Я бы не выдала тебя замуж против твоей воли». Полицейский подошел ко мне. Я решила, что он хочет меня забрать, и меня затошнило. На какое-то время я потеряла сознание и, очнувшись, поняла, что лежу, вытянувшись на кушетке, с мокрым от воды лицом... «...Бедняжка, похоже, она ни в чем не виновата. Этот мужчина, должно быть, свинья...» — сказал полицейский.

Моя тетя обратилась ко мне: «Ты должна как можно скорее выйти замуж за этого типа. Расскажи мне о нем».

Но я ничего о нем не знала, я не знала ни сколько он зарабатывает, ни насколько он любит меня. Я сказала тете: «Я не хочу выходить замуж за Поля... Он каждую ночь не дает мне спать, и я после этого вся в синяках».

Полисмен грубо захохотал.

«Ты сама в этом виновата, — ответила тетя. — Безнравственность наказуема. Ты должна выйти замуж, и ты выйдешь замуж, или я знать тебя не желаю и отправлю тебя в исправительный дом».

«Нет, отдайте меня в монастырь».

«В монастырь не принимают таких падших девушек, как ты. Замужество или исправительный дом».

Я была в совершенной растерянности, рот пересох, глаза наполнились слезами, меня трясло.

Когда вошел Поль, тетя и не подумала его упрекнуть, она лишь презрительно глянула на него и спросила: «Как вы намереваетесь исправить ситуацию?»

«Мы поженимся. Притом как можно скорее», — ответил Поль.

Тогда тетка обратилась ко мне: «Надеюсь, ты все поняла и выберешь замужество».

Я кивнула. Я ощущала себя героиней Расина, приговоренной к повешению, и поклялась себе уйти от Поля сразу после венчания. И без всякой надежды я все-таки спросила у тети: «А нельзя ли мне до свадьбы пожить в вашем доме?»

«Ни за что, — ответила она. — Тебе будет позволено только раз появиться у нас, после свадьбы. (Тогда) ты получишь тысячу франков на обзаведение, и больше ничего. Можешь сказать об этом месье», — сказала она, качнув головой в сторону Поля, который казался таким же испуганным, как и я. И наконец она ушла...

Вечером пришли Элен и Анри, и я попросила Элен остаться на ночь. Все время, пока здесь была тетя, меня тошнило, и сейчас начался лихорадочный озноб. Поль испугался. Я провела ночь рядом с Элен, которая укрыла меня теплым покрывалом. Она дала мне выпить подогретого вина с сахаром, но меня вырвало, начались судороги. Я заболела...

Пришел доктор и выругал Поля, который выглядел раскаивающимся и пообещал оставить меня с Элен на два-три дня, пока мне не станет лучше. Поль будет спать в доме брата, а Элен останется со мной. Я была готова благословлять эту болезнь, которая хоть ненадолго освободила меня от Поля.

Поль принес мне несколько книг — Анатоля Франса, Д'Аннунцио, Абеля Эрмана — я этих авторов не знала, я так мало читала. Я благодарна ему за внимание. Еще он принес мне несколько красных и желтых гладиолусов, они так прекрасны под солнечным светом, что я подолгу ими любуюсь. Если бы он не приставал ко мне по ночам, я, возможно, стала бы лучше к нему относиться. Я все еще надеюсь на это и чувствую себя почти счастливой. В этой бедной квартирке так много солнца.

Ну, вот. Прошлой ночью все возобновилось. Он непрерывно хочет меня. Я вконец измучилась, устала и хочу спать. А он опять кидается на меня с криком: «Ох, какая ты свеженькая, сладенькая, какая миленькая, как я тебя хочу! Чем дольше я с тобой, тем больше мне тебя надо. Я от тебя с ума схожу!» — и все начинается снова. Я поддаюсь. Я почти сплю...

И каждую ночь все одно и то же. Он освирепел, он потерял терпение, все спрашивает меня, что я чувствую, почему я такая вялая. Клянется, что наступит день, когда он сделает меня счастливой и доставит мне удовольствие. Когда я умоляю его дать мне поспать, он, как безумный, снова взбирается на меня.

Я предпочитаю молчать, но его глаза сверлят меня, и он шипит сквозь зубы: «Я заставлю тебя оживиться», — и мне становится страшно. Кажется, страх, который он читает в моих глазах, еще больше возбуждает его. Вчера я в отчаянии воскликнула: «Господи, господи, пусть я виновата сама, пусть я грешна, но защити меня или пошли мне смерть!» Тогда Поль посмотрел на меня и начал плакать. В эту ночь он больше ко мне не прикасался.

Наутро он встал на колени у кровати и попросил простить его. Он плакал, нежно поглаживал мои руки, и у меня затеплилась надежда. Но внезапно лицо его изменилось, стало напряженным — и вот он снова на мне. Неужели это и есть любовь?»

Итак, мы столкнулись с великой любовью грубого животного. Это могло бы показаться смешным, если он не был так гадок, а она не страдала бы так сильно. Однако, абстрактно рассуждая, все это комично. Он олицетворяет насилие и мужчину-самца, которого часто били в детстве. Теперь, в свою очередь, он бьет ее за малейшее ущемление его достоинства и сопротивление его желаниям. При этом его бешенство утихомиривается, он начинает любить ее с новой силой и насильно берет ее, пытаясь так выразить весь жар своей любви, однако, как только страсть утихает, он понимает, что она по-прежнему не выносит его. Тогда он начинает рыдать, потому что любит ее, а она его не любит. И, не в силах смириться с такой несправедливостью, он снова набрасывается на нее, теперь с побоями. Да, если бы от побоев не было так больно, то это можно было бы счесть комедией.

«Вот все и свершилось, вчера я вышла замуж за Поля. Он был очень вежлив и очень горд, и слезы выступили у него на глаза».

Тетя Фернанды при этом не присутствовала, но прислала чемодан с одеждой Фернанды, серое платье, шляпу и туфли для венчания и минимальное приданое — 1000 франков, которые Поль решил потратить на жилье в предместье.

Молодожены поселились в пригороде, в Фонтене-Су-Буа. Поль надеялся, что теперь-то Фернанда займется хозяйством. Однако ее это не увлекало. Он приходит домой, находит ее свернувшейся в калачик на диване, погруженной в свои экзотические фантазии, и он швыряет на пол вазу с календулой.

«Ты никуда не годишься, ни в хозяйстве, ни в постели!» — крикнул он и сильно ударил меня. Мне было так страшно, что я хотела убежать и кинулась к двери. Одним прыжком он нагнал меня и начал избивать. Удар за ударом... видимо, я слишком свирепо смотрела на него, он еще больше разъярился и стал бить меня сильнее, сказав: «Нечего так смотреть на меня, ведь я могу и убить тебя».

В финале он толкнул меня на диван, навалился и грубо, в своем духе, овладел мною. После этого он безвольно лежат на мне, его тяжелое тело было неподвижно, и, казалось, он не дышат. Я пожалела, что он не умер...

Наконец он пришел в себя, вспомнил о том, что произошло, опустился на колени и снова стал просить прощения. Затем он вышел, чтобы купить что-нибудь на обед, и вернулся с охапкой цветов, подарков и конфет.

Я беременна. Доктор, которого привел Поль, предупредил, что меня нельзя волновать. Поль говорит, что не хочет ребенка и через месяц отведет меня к женщине, которую знают его друзья.

Я плачу и спрашиваю: «Зачем?», он говорит: «Я люблю тебя одну. Ребенок будет нам помехой, да к тому же — это дорогое удовольствие. Я для этого недостаточно много зарабатываю».

Я пытаюсь вести хозяйство. Пробую готовить. Но это мне надоедает. И у меня, несмотря на поваренную книгу, ничего не получается. Все или переварено, или недоварено. Поль, который любит поесть, очень злится, но больше не бьет меня... Я провожу дни сидя у окна, опустив руки на колени... Я все еще ощущаю себя ребенком, маленькой девочкой и одновременно кажусь себе пятидесятилетней женщиной».

Спускаясь по обледенелым ступенькам, Фернанда поскользнулась и упала, у нее случился выкидыш. Она плачет, «но Поль доволен». Когда она оправилась, в одно из воскресений, они впервые едут с визитом к тете и дяде, и дядя, оскорбленный ее браком, ревнуя, ведет себя холодно, но неотрывно смотрит на нее.

«Когда я уходила, дядя всунул мне в руку 20 франков, может быть, я куплю несколько носовых платков и флакон духов. Мне всегда этого хотелось.

Вчера, вернувшись домой, Поль унюхал, что я пахну духами, он был в ярости от того, что я ему не сказала о дядином подарке и выходила из дому без разрешения. «Как ты выходила, не имея ключа?»

Впервые я почувствовала, что во мне поднимается гнев. «Я оставила дверь незапертой, — ответила я ему. — Когда я хочу выйти, я оставляю дверь незапертой. Если кто-нибудь нас ограбит — наплевать, пусть. Мне все опротивело — и ты, и мебель, и дом, все, все!»

И тогда он снова начал меня колотить, как раньше, и, как раньше, я не издавала ни звука, не плакала, и он становился все злее и злее. И наконец он обхватил меня руками и потащил в кровать, говоря такие глупости и непристойности, что я сгорала от стыда, а он, как обычно, взял меня. От страха я была безразлична и холодна как лед.

Пришла Элен. Она сказала, что свозит меня в Париж и Поль ничего не узнает. Она сейчас без работы и хочет провести вместе со мной несколько дней. Она спросила, хотела бы я начать новую жизнь или я уже привязалась к Полю. Увидев злость и отвращение в моих глазах, она понимает, что напрасно задавала этот вопрос.

Она улыбается и говорит: «Думаю, что кое-кто мог бы тебя поддержать, это друг одного моего друга... Анри ничего не знает, да ему и не надо ничего знать».

Все это пугает меня: у нее двое мужчин в одно и то же время, и она любит Анри? Неужели так легко каждого из них дурачить? Несмотря на опасение, что Поль может нас найти, на следующий день я уезжаю. Элен ведет меня на ланч вместе с ее другом в дом их приятеля Л., он владелец большого кафе на бульваре Сен-Дени... После еды мы пьем ликер и растягиваемся на каком-то диване. Неожиданно я чувствую, как меня нежно обнимают сильные руки и я тону в огромной груди Л. Однако, когда его жесты стали означать начало того, что я терпела каждую ночь с Полем, я закричала и попыталась уйти. Элен стала меня успокаивать, повела в другую комнату и пообещала, что туда никто не войдет. Через открытую дверь я слышу, как она говорит J1. о том, что с определенного момента акт любви внушает мне страх; затем она заставляет меня вернуться к Л., который уверяет, что он не хочет меня ни к чему принуждать, и я опять в плену его нежного голоса и его больших рук, он ласково обнимает меня, и я чувствую тепло его губ на шее и глазах. Его легкие, умелые ласки приводят меня в изумление, я нахожу их очень приятными. Не знаю, как долго я оставалась в объятиях этого мужчины. Не знаю. Но меня вывел из забытья голос Элен. Нам нужно было возвращаться. А мне так хотелось остаться. Я была бы гораздо счастливей, если бы мы никогда не возвращались в Фонтене, но я пообещала, что завтра снова буду здесь.

«Ну вот, — сказала Элен, когда мы вышли, — это пойдет на пользу Полю».

Я с удивлением посмотрела на нее. «Какой толк моему мужу от того, что показал мне кто-то другой?»

«Я думала, ты фригидна», — ответила Элен.

«Я — что? — Я не понимала, о чем она говорит. — Я — не такая, как все? А Анри ласков и нежен? Неужели он ведет себя так же, как Поль?»

Элен расхохоталась. «Ты думаешь, Поль чем-то отличается от других? Он страстный, вот и все. А ты — фригидна».

Меня занимала другая мысль. Зачем ей этот любовник? Я спросила ее об этом, и она ответила: «Я живу с Анри, потому что он собирается на мне жениться, но в постели мне больше нравится другой». Я нашла, что это отвратительно, и посоветовала ей во всем признаться Анри — как можно жить в такой лжи? Это развеселило ее... «Мне нужно несколько мужчин. Таков мой темперамент. Я непостоянна».

Что значит темперамент? Выходит, те, у кого он есть, охотно участвуют во всех этих пакостях?

Мы вернулись в 6 часов, уверенные, что Поль ничего не понял. (В следующий раз) Л. отвез меня в свой дом, где мы вместе обедали за круглым столом. Я ела икру и устриц и пила белое вино. Это было восхитительно. После ланча я прилегла на диван и Л. стал расстегивать мою юбку. Я не делала попыток остановить его, я как-то размякла, все казалось таким странным. Во мне разрасталось удивительное ощущение, мне хотелось прижаться к Л. Довольно скоро я обнаружила, что я совершенно голая, его губы пробегают по моему телу, останавливаясь на мгновение, и он снова целует меня, а я сама привлекаю его к себе, когда чувствую, что он отстраняется. Это было похоже на игру. Затем внезапно под его ласками я чуть не лишилась чувств и содрогнулась от неведомого мне ощущения. К сожалению, меня грубо вернули к реальности, когда он взял меня точно так же, как это делал мой муж. Если бы не это, я, может быть, не испытала бы такого отвращения и у меня бы не наступило столь быстрое отрезвление. Теперь мне совершенно ясно, что этот акт абсолютно не привлекает меня... Я не приду сюда в субботу.

В конце концов я все-таки вернулась — не из-за ланча, мне захотелось, чтобы он меня обнял. Я сказала ему, что буду в два часа и не хочу, чтобы все завершилось тем, что так меня отталкивает. Он со смехом обнял меня и раздел. Та же процедура, то же опьянение и то же отвращение в конце. Я больше не буду приходить к нему, но мне будет не хватать его ласк, мне уже их не хватает. Но, несмотря на это, я не могу преодолеть омерзения.

Когда Поль начал со мной те же игры, мне все было отвратительно.

Пришла Элен. Я сказала ей о своем решении больше не ездить в Париж. «А-а, — ответила она, — на какие-то вещи ты откликаешься, но для другого ты превращаешься в кусок мрамора?»

Мне не понравилось то, что она сказала, но я не могла этого опровергнуть.

До чего я глупенькая! Вчера, после ланча, Элен прилегла рядом со мной на диване и начала обнимать меня, и у меня возникло то же странное ощущение, что и с Л. Потом она скользнула к моим ногам, стала так же ласкать и заставила меня испытать то же содрогание, и это было очень приятно. То, что я могу испытывать подобные ощущения от такой малости, — божественно.

Элен иногда приходит к ланчу, и ее нежности успокаивают меня, но я ее не люблю.

Теперь между мной и мужем ежедневно происходят безобразные сцены. Он колотит меня даже за переваренное яйцо. Я не даю ему спуску. Я говорю ему, что однажды сбегу от него. Он пожимает плечами и говорит: «Я тебя поймаю, и тебе достанется!» Но я настаиваю: «Я все равно уйду. И скоро».

1900 год. Весна. Март — изумителен. Должна открыться выставка. Все в мире счастливы. А я не могу поехать в Париж. У меня нету денег, мне удалось скопить только лишь два с половиной франка».

Стоит заметить, что это та самая Всемирная выставка, где выставляется картина Пикассо, в связи с чем он и совершит свое первое путешествие в Париж.

Посетив еще раз дом своей тетки, Фернанда жалуется дяде на неудачный брак, и тот разговаривает с Полем.

«Дома меня ждали упреки от мужа за эту жалобу. «А я? — добавляет Поль. — Я бы тоже мог пожаловаться на твое безразличие, твое неумение вести дом. Ты не делаешь ничего, чтобы доставить мне удовольствие. И я вынужден отыскивать в твоем отвращении, в твоих отказах, в твоем безразличии то волнение, которое надеялся найти в твоей любви». Я расхохоталась и повторила: «Моя любовь? Но что ты называешь любовью? Меня отталкивает всяческое безобразие, а в тебе все безобразно — выражение глаз, жесты, твои развлечения». Да, я смогла это сказать. Теперь я начинаю понимать, что моей жизнью живут все те женщины, которые вышли замуж без любви. Их мужья — это существа, лишенные душевной тонкости. Слушая то, что я говорю, Поль обезумел и снова набросился на меня.

Я закрываю глаза — я не пытаюсь защищаться, хочу, чтобы все скорей кончилось. Но он заставляет меня открыть глаза и смотреть на него. Он наслаждается страхом, который читает в моих глазах, этот страх он еще и усиливает бранью. Он говорит, что убьет меня, и только его дикий, бурный оргазм освобождает меня от его объятий.

Я решила уйти. Что бы ни было, я готова на любую первую попавшуюся работу, готова быть прислугой, но только бы избавиться от этого, прочь, прочь...

И, как обычно, только останусь одна, ко мне возвращается мое хорошее настроение, и я обо всем забываю. Я снова тону в своих теплых мечтах, вижу, как мой внутренний мир складывается из кусочков фантазий, и я испытываю короткие мгновения счастья, но с приходом вечера на меня наваливается тоска и я чувствую, как трепещет сердце в моей взволнованной груди».

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница