Глава 28. Убежище в Госоли. 1906 год

Жизнь в деревне Госоль с весны до середины августа 1906 года полностью изменила Пабло. Приехав сюда, Пабло и Фернанда на время поселились в единственной гостинице, которая называлась «Каль-Тампанада».

По сравнению с Парижем это место было очень тихим. Пабло, не находя, чем занять день, в конце концов выбрал в качестве предметов изображения местную скотину и деревенских жителей, а также стал писать Фернанду. За время, проведенное в Госоли, он полностью сменил свою цветовую палитру, стиль набросков и ритм композиции. Ему всегда было нелегко находить цветовое решение, и там он вернулся к монохромной палитре, более испанской по духу. Тона «голубого периода», которые господствовали в работах Пикассо с конца 1904-го и до 1906 года, сменились новыми, характерными для так называемого розового периода, — тонами керамики, или сырого мяса, или самой земли, — как на картине 1906 года «Гарем».

Судя по всему, Пабло стал по-новому работать с цветом, стремясь к скульптурности форм, как видно в картинах «Две обнаженные» и «Туалет». Он продолжал трудиться над «Портретом Гертруды Стайн» и над своим «Автопортретом с палитрой», в которых отразились его искания, а также влияние иберийской скульптуры.

Морозная зима в холодной пиренейской деревушке Госоль, что находится в испанской провинции Каталонии. Побелевшие дороги блестят от только что выпавшего снега, недавно над негостеприимным ландшафтом пронеслась яростная снежная буря. Та зима оказалась суровой во многих отношениях...

Пабло и Фернанда переехали в крошечный домик в центре деревни с единственным маленьким камином. Чтобы уберечься от холода, им приходилось надевать побольше одежды. Пабло обрезал пальцы на шерстяных перчатках, чтобы удобнее было держать кисть. В камине всегда висел котелок с кипящей водой — для чая, кофе и для мытья.

Пабло разглядывал несколько коричневатых фотографий Гертруды Стайн, в то время как Фернанда тушила в висящем над огнем котелке мясо. На обоих, как обычно, было надето много разной одежды.

— В чем дело, Пабло? Ты до сих пор не начал писать портрет, который ей обещал. Когда начнешь?

— Ох уж эта корова!.. Как, спрашивается, я должен сделать такое безобразное лицо красивым? — Пабло отшвырнул фотографии.

Фернанда продолжала помешивать еду, уныло качая головой.

— Мы умрем с голоду, если только раньше не замерзнем. Едим лишь бобы да картошку. Что тут поделаешь? Пиши Гертруду такой, какой ее видишь!

Пабло подошел к книжной полке, где стоял его маленький африканский тотем, взял его в руки и стал задумчиво рассматривать, а потом поставил на стол около мольберта.

— Похоже, я нашел решение.

— Тебе помогла эта статуэтка?

— Я хочу кое-что попробовать...

Фернанда в раздражении плюхнула содержимое котелка на тарелку, расплескав соус по столу.

— Делай что хочешь... Только закончи этот чертов портрет и забери наконец вторую половину гонорара. Я хочу жить по-человечески, будь ты проклят!

— Заткнись, женщина! — прикрикнул на нее Пабло. — Я не слышу себя, не могу думать, когда ты хнычешь.

Фернанда схватила свою тарелку с едой, швырнула ее в стену и яростно крикнула:

— Дерьмо! Что ты о себе возомнил?

Пабло, не обращая внимания на эту истерику, подошел к мольберту и начал писать.

Поздно вечером, когда Фернанда вернулась, она увидела, что в доме темно: в окнах не было света. Пабло, наверное, заснул. Не желая будить его в такой поздний час, она осторожно приоткрыла дверь, давая глазам привыкнуть к темноте. Все было тихо. Пабло спал в кресле. Когда Фернанда посмотрела на мольберт и увидела, что он сделал с портретом Гертруды, она не поверила своим глазам: «Господи, что же это такое?» И она грубо растолкала спящего Пабло.

— Что ты наделал, что это за шарж! крикнула она.

Пабло глянул на нее из кресла, приоткрыв один глаз, затем встал, угрожающе сжав кулаки.

— Не начинай все снова. Не мешай мне, женщина, я еще не закончил.

И он с силой ударил ее по щеке. Фернанда вскрикнула и в слезах убежала в спальню, захлопнув за собой дверь.

Ранним утром Пабло снова начал работать, при этом все представляя себе, как африканец бежит через темные джунгли. В ушах его звучал мерный ритм барабанов.

Реалистичный набросок углем одиноко сидящей фигуры Гертруды Стайн на холсте был почти завершен, не хватало только фона. Пабло долго смотрел на тотем и внезапно начал писать лицо жирными мазками черного и серого, делая его неким подобием маски, похожим на африканскую скульптуру.

Пабло работал в бешеном темпе, в каком-то трансе смешивал краски на палитре и бросал их на полотно. Он то отходил от холста, то подбегал к нему, превращая лицо Гертруды в ожившую африканскую маску... Стены маленького дома начали таять, вокруг поднялись заросли джунглей с висящим среди деревьев туманом; без умолку, оглушительно били барабаны... Перед художником появилась Гертруда: она пыталась что-то сказать, он не слышал ее из-за барабанного боя, но это было неважно. Он добавлял черный, коричневый, охру, белила. Краска капала ему на руки, на белую грубую рубаху. Гертруда протянула тяжелую руку, выхватила у него кисть и бросила на пол...

Пабло очнулся. Над ним стояла Фернанда. С озабоченным выражением лица она держала в руке кисть.

— Пабло, Пабло! Ты потерял сознание! Ты был словно одержимый. Что с тобой? Так нельзя...

Художник с трудом поднялся и подошел к мольберту. Фернанда зашла сзади и стала из-за его плеча рассматривать переделанный портрет Стайн.

Портрет был вовсе не так плох, как она ожидала, и Фернанда улыбнулась.

— Конечно, портрет еще сырой... Это совершенно новый способ видения, и я все-таки не думаю, что Гертруде понравится.

Измученный Пабло бросил кисти на стол.

— Да будь все проклято! Плевать мне, что она подумает!

— Почему?

— Потому что, как оказалось, главное в этом портрете — вовсе не лицо Гертруды. Мне удалось уловить ее сущность и запечатлеть ее в пространстве и времени.

Фернанда была уже готова снова начать воевать с Пабло, когда в дверь постучали. Она открыла. На пороге стоял деревенский почтальон, старик в длинном пальто и шапке. Отряхивая с ботинок снег, он протянул Фернанде свернутую в рулон «Парижскую газету».

Подбежав, Пабло быстро выхватил газету из рук почтальона и начал листать страницы, выискивая раздел критики.

— Вот! — взволнованно воскликнул Пабло и начал читать:

«Работы молодого художника Пабло Руиса Пикассо, выставленные в галерее Воллара, внимания не стоят, поскольку представляют собой вульгарную имитацию Матисса. Совершенно очевидно, что этот молодой испанец неспособен создать что-либо оригинальное и потому навсегда обречен на заурядность и банальность».

Пабло вырвал страницу, скомкал ее и швырнул на пол. Затем схватил портрет Стайн и кинул его в камин. Пораженная, взбешенная Фернанда подлетела и выдернула портрет из огня.

— Идиот! Что ты делаешь? По крайней мере, о тебе хоть что-то написали. Неужели ты этого не понимаешь?

— Чего же я не понимаю? Я вижу, что делают критики. Они пытаются меня сломать! — Пабло кипел от злости, шагая по комнате и потирая свою трехдневную щетину. Он был взбешен. Он подошел к кипе готовых картин, стоявших у стены, вытащил оттуда две, схватил краски и кисти и начал неистово переписывать самые прекрасные, цельные, реалистические работы.

Фернанда не верила своим глазам. Она смотрела на Пабло, как на безумного.

— Перестань, их можно продать... Прекрати! — умоляла она, пытаясь отобрать у него работы.

Но к Пабло лучше было не подходить, глаза его неистово горели, он ничего не слышал.

— Пошла прочь! — крикнул он и оттолкнул Фернанду.

— Остановись, ты губишь свои лучшие картины!

— Я их создал и сделаю с ними, что захочу. Оставь меня, мне нужно работать!

Он отвернулся от Фернанды, которая, рыдая, кинулась в спальню и захлопнула за собой дверь.