В музее Орсе открылась выставка «Masculin/Masculin. L'homme nu dans l'art de 1800 a nos jours» (Обнаженные мужчины в искусстве с 1800 года до наших дней) — про мужскую наготу в искусстве. Она похожа на ту, что состоялась год назад в Leopold Museum в Вене. Но, как подчеркивает директор парижского музея Ги Кожеваль, из 200 работ, выставленных в Орсе, лишь 20 уже показывались в Вене. Правда, среди этих двадцати — вызвавшая в Вене скандал (там она была на афише) фотография Пьера и Жиля «Vive la France». На ней изображены трое мужчин с разным цветом кожи: афрофранцуз, арабофранцуз и франкофранцуз — выстроившиеся на игровом поле и одетые лишь в футбольные гольфы. Авторы стремились показать, что черты и выражения лиц повторяются в чертах и выражениях членов, но венская публика игры не оценила, подняла скандал и на афишу приклеили общий фиговый лист. В Орсе эту фотографию, понятно, не цензурировали, но и на афишу уже не поставили. На плакатах в Париже — тоже Пьер и Жиль, но с куда более скромным, отвернувшимся от зрителя Меркурием в крылатом шлеме (2001) в паре с классическим «Пастухом» Жан-Батиста Фредерика Демаре (1787). Что вполне соответствует названию: «Обнаженный мужчина в искусстве с 1800 года до наших дней».

Директор музея Ги Кожеваль мечтал о такой выставке еще с тех пор, когда он руководил Музеем изящных искусств Монреаля. Но тогда ему деликатно намекнули, что делать этого не стоит. Во Франции же в этом году бушевали страсти вокруг закона о гомосексуальных браках. Демонстрации за и против только что отшагали по Парижу, и в инициативу Орсе никто не стал вмешиваться: себе дороже. Тем более что директор раз десять объяснил, что выставка эта как раз ни за, ни против, и музей не гонится за актуальностью. Проект якобы чисто художественный: «Если женские ню показывались регулярно, то мужское тело было не в чести, люди стеснялись на него смотреть». Перетряхнув запасники и добавив работы из других музеев, кураторы, хотели они этого или нет, получили забавную и поучительную картину. Если для женщины красоваться голой было более чем естественно, то мужчине предстать без трусов позволялось лишь в нескольких строго определенных ситуациях. Во-первых, если он святой. Какие тут могут быть претензии. Например, «Святой Себастьян» Гвидо Рени. На него, как известно, любовались с давних времен, подозревая в его мучениях сладость иных мук. Во-вторых, если он мифологический персонаж. Никто ж не виноват в том, что античные воины могли бросаться в бой в чем мать родила. Так что совершенно естественно, что когда Жак Луи Давид рисует голого человека, то называет его Патроклом (тем любезным другом Ахилла, из-за которого он прибил Гектора). Причем нагота здесь достаточно скромна, и когда на картине Луи-Винсент-Леона Пальера «Улисс и Телемах убивают женихов Пенелопы» обнаженные женихи умирают с особой пристойностью, прикрыв то, что они на свою беду предлагали добродетельной жене. Вот еще одна уважительная причина — это смерть. Мертвые сраму не имут. И как ни странно, лучшей работой здесь становится скульптура современного художника, маленькая восковая кукла «Мертвый отец» (1996—1997), с которой началась слава австралийца Рона Мьюека. Разрешена нагота в спорте, и мы видим выжимающих гири атлетов, сплетающихся в дружеской схватке борцов и даже коротко стриженного бронзового красавца из олимпийской Германии 1939 года — «Активная жизнь» Арно Брекера. Ну и, конечно, никто не мешает мужчине иногда ходить в баню — этот случай удивительным образом представляет советский художник. Полотно «Душ, после боя» Александра Дейнеки приехало в Париж из курского музея.

Как бы ни открещивался директор Кожеваль от желания проэксплуатировать сексуальность мужского тела, выставку смотрят и с этой специальной стороны. Но здесь, наверно, больше разочарований. На фотографиях начала века мужчины-натурщики из Мюнхенской академии совершенно не сексуальны, как, впрочем, и все женщины-натурщицы, которых мне приходилось видеть в рисовальных классах. Да и работы в откровенно гейской эстетике скорее пародийны, чем порнографичны, — вроде очередного святого Себастьяна, поданного в духе Tom Of Finland, или «Геракла и Лернейской гидры» Пьера и Жиля, на которой фигуристый Геракл лениво похлопывает дубиной обвившегося вокруг ноги змея: «Уйди, противный!».

«Многие нам скажут, что выставка слишком скромная, — говорит один из кураторов Ксавье Рей, — грубо говоря, слишком мало эрекции». Исправить это впечатление призвана работа художницы Орлан «Происхождение войны», сделанная в подражание «Происхождению мира» Курбе, но в мощном мужском варианте. Забавно выглядели бы рядом эти «война» и «мир».

С какого-то момента угол зрения решительно смещается с искусства. Вспоминаешь себя пубертатным подростком перед обнаженными статуями в Пушкинском музее. Выставка превращается в «и это все о нем». Начиная с «Фавна Барберини» (он же — «Пьяный сатир»), который с 200 г. до н. э. раскрывает стати навстречу массовому зрителю, и до «Давида» Антонена Мерсье, где маленький Давид с мечом попирает огромную косматую голову Голиафа. В контексте выставки тут же дорисовываешь Голиафа обнаженным, сравниваешь с предъявленным Давидом и понимаешь, что размер и вправду не имеет значения. Ну а название фотографии «Члены «Фабрики» Энди Уорхола» (1969), где обнаженные художники и музыканты позируют Ричарду Аведону, звучит просто-таки буквально.

На открытии выставки едва не произошла неловкость. Артур Жилле, 27-летний студент художественной школы в Ренне, снял одежду и непринужденно прогуливался в залах, надеясь, должно быть, пострадать и прославиться. Но зрители нисколько не смутились, и даже служители музея отнеслись к художнику по-человечески — не стали звать полицию, а попросили лишь заблаговременно и в письменном виде предупреждать дирекцию о намерении выступить в качестве живого экспоната. Но, может быть, это лишь потому, что служители в Орсе все больше девушки, а юный Жилле был прекрасен со всех сторон.