Глава двадцать вторая. Франсуаза Жило: десять лет с Пикассо (2)

В конце октября 1952 года Пикассо поехал в Париж. Франсуаза попросилась с ним, сказав, что если он хочет, чтобы они оставались вместе, то должен брать ее с собой, когда уезжает на долгий срок. Якобы в одиночестве ей начинают лезть в голову мрачные мысли, которые могут привести к разрыву с ним. На самом деле, так оно и было, у психологов это душевное состояние называется восстановлением своего потерянного «я». Но Пикассо покачал головой.

— Зимой Париж не место для тебя и детей. Кстати, и отопление там плохо работает. Тебе лучше находиться на юге.

В ответ Франсуаза сказала:

— Я не из тех, кто не исполняет свои угрозы. Если я говорю, что отныне мы всегда должны быть вместе, что мы должны найти такой образ жизни, который устраивал бы нас обоих, а не тебя одного, значит, так оно и должно быть. В противном случае, я готова решиться на что-то серьезное.

Тем не менее Пикассо уехал один. А Франсуаза обратилась за советом к своей подруге Матси Хаджилазарос, греческой поэтессе. Матси была старше ее, и Франсуаза, будучи уверенной в ее объективности, считала, что та сможет помочь ей принять правильное решение. Она сказала Матси, что не представляет, как дальше жить с таким человеком, как Пикассо, и что настойчивые заявления о том, что она необходима ему в работе, смущают ее.

— Никто ни для кого не является незаменимым, — ответила мудрая Матси. — Ты воображаешь, что необходима ему или что он будет очень несчастен, если ты уйдешь от него. А я уверена, что если это случится, месяца через три твое место займет другая, и ты увидишь, что никто и не думает страдать из-за твоего отсутствия. Ты должна ощущать себя вольной поступать так, как тебе кажется наилучшим для себя самой. А быть чьей-то вечной нянькой — это не жизнь... Разве что ты ни на что большее не способна... Поверь, ты, прежде всего, должна думать о себе.

В результате, когда Пикассо вернулся, Франсуаза сказала что убеждена — в их союзе больше нет никакого смысла, и она не видит причины оставаться с ним.

Он спросил:

— В твоей жизни появился кто-то другой?

— Нет.

— Тогда ты должна остаться, — уверенно заявил он. — Будь кто-то еще, это, по крайней мере, служило бы оправданием, но раз его нет, оставайся. Ты мне нужна.

* * *

Той осенью и зимой они готовились к большой выставке работ Пикассо в Милане и в Риме, и дел было очень много. Поэтому Франсуаза выбросила из головы все сказанное Матси и осталась. Более того, она почувствовала большие изменения. Если раньше отсутствия Пикассо ее пугали, то теперь она стала радоваться им.

Сама она потом написала:

«Чем меньше я его видела, тем мне было легче».

Слова эти очень важны, ибо они наглядно свидетельствуют о том, что чем больше она восстанавливала свое потерянное «я», тем легче ей было отпустить отношения, которые к тому времени уже закончились. Конечно, оставались остаточные приступы боли, какие-то необорванные нити, связывавшие их, но момент окончательного «прозрения» явно был уже близок.

В ее воспоминаниях читаем:

«Было очевидно, что Пабло понял мои чувства и поэтому носился по всей округе, словно всадник без головы. Никогда в жизни он не разъезжал так много, как той зимой. Возвращаясь в Валлорис, всякий раз спрашивал, не передумала ли я насчет своего ухода. Я неизменно отвечала — нет. Весной он то и дело ездил на бой быков, в промежутках между ними заводил любовные интрижки. Возвращаясь из этих поездок, волоча хвост, будто усталая собака, он торжествующе спрашивал, по-прежнему ли я хочу уйти от него. Вечно наивный, он воображал, что из-за ревности я сделаю поворот на сто восемьдесят градусов, дабы удержать его любой ценой. Однако результат оказался прямо противоположным».

Помогало и то, что она впервые стала принимать в расчет возраст Пикассо, хотя до сих пор эта проблема казалась ей несущественной. Но когда он принялся резвиться, словно сорвавшийся с цепи щенок, она внезапно осознала, что в октябре 1952 года он отметил свой 71-й день рождения. Впервые она увидела его стариком, и ей казалось странным, что он ведет себя таким образом.

Ей же было всего тридцать, и свои ощущения на тот момент она выразила потом следующими словами:

«Я была молодой, не обладающей опытом и уравновешенностью, приходящими с годами, а у него было более чем достаточно времени, чтобы перебеситься. Если, несмотря на свои годы, он был не менее ветреным, чем какой-нибудь мой неопытный ровесник, то мне было бы лучше взрослеть с парнем, чем со стариком, воспитанию которого пора бы уж было завершиться. Это явилось щелью, в которую проник свет. Однажды после того, как он по своему обыкновению часа два перебирал все невзгоды в своей жизни, я с удивлением услышала вместо ритуального утешения свои слова: «Да, ты прав. Твоя жизнь идет очень скверно, а завтра, возможно, станет еще хуже». И продолжала вещать словно Кассандра, что дела его ужасны, что выхода нет, но самое худшее еще впереди, и жизнь станет до того невыносимой, что эти дни покажутся ему счастливыми. Пабло вышел из себя. Впал в гнев, пригрозил покончить с собой. Я ответила, что не верю этому, однако гели он считает это наилучшим выходом, не сделаю и попытки помешать ему».

* * *

Конечно же, Пикассо был ошеломлен, когда заметил произошедшие в его Франсуазе изменения.

— Что это случилось с тобой, всегда такой мягкой и нежной? — спрашивал он.

Но она уже пробудилась и освободилась от его чар, и теперь перестала эмоционально на него реагировать. Кстати сказать, подобное наступает всегда — у кого-то раньше, у кого-то позже. Но отсутствие эмоций не является признаком окончания отношений. Это означает лишь то, что именно потерявший эмоции закончил отношения, пройдя все мучительные стадии разрыва. В данном случае это означало, что именно Франсуаза полностью освободилась от отношений с Пикассо, а вот он, выходя из себя, демонстрировал, что эмоции у него еще остались.

В воспоминаниях Франсуазы Жило читаем:

«С этой минуты я видела в нем человека, подверженного всем соблазнам, всем видам сумасбродства. Одним из его достоинств, которые больше всего меня восхищали, была неимоверная способность собирать и направлять свои творческие силы. Внешней стороне жизни значения он не придавал. Его устраивала любая крыша, лишь бы под ней можно было работать. Не тратил времени на «развлечения»: мы почти не ходили в кино и театры. Даже отношения с друзьями имели свои рамки. Его могучие силы всегда были под стать стремлению к творческой работе, он почти не тратил себя на мелочи повседневной жизни. Это был один из его ведущих принципов.

Однажды он сказал мне:

— Энергетический потенциал у всех людей одинаковый. Средний человек растрачивает свой по мелочам направо и налево. Я направляю свой лишь на одно: мою живопись, и приношу ей в жертву все — и тебя, и всех остальных, включая себя.

До сих пор я видела Пабло через его внутреннюю жизнь как уникальное явление. Но тут увидела расходующим свои силы самым легкомысленным, безответственным образом, впервые увидела его снаружи. Поняла, что, перевалив за седьмой десяток, он почувствовал себя на десять лет старше и что силы, которые сосредотачивал внутри для творческой работы, внезапно захотел тратить на «жизнь». И поэтому все нормы, что он установил для себя и тщательно соблюдал, теперь полностью отринуты. Его постоянный страх смерти вошел в критическую фазу и помимо всего прочего спровоцировал вкус к «жизни» в той форме, от которой он отказался много лет назад. Ему хотелось казаться молодым любой ценой, он постоянно спрашивал меня, боюсь ли я смерти. Часто говорил: «Чего бы я ни отдал, чтобы помолодеть на двадцать лет».

— Как ты счастлива, дожив только до своего возраста, — сказал он мне».

Раньше он ничего подобного не говорил. Его принципом было следующее утверждение: «Если я живу с молодой, это помогает и мне оставаться молодым». А теперь он начал жаловаться, словно Франсуаза была виновата в том, что он на целых сорок лет ее старше. Словно она должна была искупить некую мнимую вину, попытавшись и самой вдруг стать семидесятилетней. Казалось, ему была невыносима мысль о том, что кто-то, бывший частью его жизни, переживет его.

В самом начале их с Франсуазой отношений он говорил: «Всякий, раз, меняя жену, нужно «сжигать» предыдущую. От них надо избавляться так, чтобы они не отравляли мое существование. Убивая женщину, уничтожаешь прошлое, которое она собой знаменует».

Сейчас связанное с ним было уже в прошлом, и «сжечь» Франсуазу он уже не мог. Каждый раз, когда он начинал говорить об этом, она спокойно отвечала:

— Я не хочу никаких упреков и объяснений. Слишком поздно. С этим покончено. Подобные сцены — сущая бессмыслица.

— Но женщины не покидают таких людей, как я! — в бессилии кричал Пикассо.

На это Франсуаза говорила, что, возможно, ему так и кажется, но она как раз и есть та женщина, которая может его покинуть. Более того, она намерена это сделать. Ах, у него это не укладывается в голове? У такого знаменитого и такого богатого? Какой ужас! Но она в ответ на полное непонимание женщины, с которой прожил столько лет, могла лишь рассмеяться.

— Твое дело — оставаться со мной, посвятить себя мне и детям! — кричал Пикассо. — Счастлива ты или нет, меня это не волнует!

А она спокойно отвечала ему:

— Возможно, я и была когда-то счастлива. Но сейчас могу сказать, что нет ничего глупее, чем оглядываться на счастливое прошлое, которого больше нет. Или просто на прошлое...

— Но твое присутствие здесь обеспечивает счастье и стабильность других!

И на этот аргумент у нее был готов ответ женщины, вновь ставшей самой собой:

— По твоим последним похождениям совершенно ясно, что я не могу обеспечить тебе никакой стабильности. Что же касается детей, я не уверена, что без тебя у них будет меньше стабильности, чем сейчас.

* * *

Как известно, больше всего при окончании отношений человека пугает мысль о том, что он никогда не сможет полюбить снова. Этот страх — настолько распространенное явление, что многие люди после разрыва отношений быстро заводят роман с человеком, удивительно похожим на их бывшего партнера. В психологии это называется «романом с двойником». Такой роман обычно очень краток — от недели до нескольких месяцев, так как с «двойником» человек начинает испытывать те же самые чувства, которые сопровождали его в отношениях с бывшим любимым.

«Роман с двойником» — как правило, не новая влюбленность, а своеобразный «эпилог» к предыдущим отношениям. Его главная функция — лекарство от любви. Чтобы излечиться, человеку приходится быстро пройти все по второму разу.

История Франсуазы Жило и Пикассо показывает, что оба они вольно или невольно воспользовались этим лекарством.

Та же Франсуаза, например, еще летом 1948 года случайно познакомилась с одним греком по имени Костас Акселос. Он родился в Афинах в 1924 году, а в 1946 году покинул Грецию, чтобы изучать в Базеле философию. Теперь жил в Париже, переводил работы Мартина Хайдеггера и работал над книгой о Гераклите. Он был другом Пикассо, и она видела его с мужем шесть или семь раз.

Весной 1953 года они вновь встретились в Париже. Поняв, что у Франсуазы и Пикассо нелады, Акселос спросил:

— Что вы собираетесь делать?

— Видимо, ничего. Нужно думать о детях, а вот Пабло...

Реакция Костаса была ошеломляющей. Он даже не дал ей договорить:

— Я люблю вас, а отношениям с Пабло нужно положить конец.

Видно было, что он не шутит. И Франсуаза поняла очень важную для себя вещь: у нее осталась еще возможность установить полноценные человеческие отношения с кем-то из ровесников. Костасу она ответила, что глубоко тронута его предложением, однако, любви к нему не питает.

— Это неважно, — заверил ее он. — Бывают случаи, когда один может нести бремя любви за двоих.

— Я думаю, мне будет невозможно начать новую жизнь с другим человеком.

— В любом случае ваша жизнь с Пикассо окончена. Это ясно, и вам надо написать к ней концовку. Верите вы в будущее с ним или нет, по крайней мере, я предлагаю вам моральную поддержку, когда вы сделаете этот необходимый шаг.

Франсуаза еще сомневалась в правильности такого шага, но через несколько дней серьезно над ним задумалась. Чтобы укрепить собственную решимость, она сказала себе, что любит Костаса. А затем заявила Пикассо, что теперь в ее жизни появился-таки другой.

* * *

Летом 1953 года единственным утешением для Франсуазы было присутствие Майи, дочери Пикассо и Марии-Терезы Вальтер. Мария-Тереза прожила у них с Пикассо около полутора месяцев. Она знала, что Франсуаза думает об уходе, и каким-то образом пыталась смягчить ситуацию. Короче говоря, пока Мария-Тереза жила с ними, у них шла относительно нормальная жизнь. А от Костаса ежедневно приходили письма, призывающие Франсуазу отбросить колебания.

Но проблем было немало. После рождения Паломы у Франсуазы заметно ухудшилось здоровье. А в последнее время она сильно страдала от частых, весьма сильных кровотечений, которые очень ослабляли ее и были постоянным источником раздражения Пикассо. Врач сказал, что нужна операция, но художник заявил, что об этом пока не может быть и речи.

— Я занят сейчас, — раздраженно сказал он. — Да и нечего женщинам так часто болеть.

И тогда Франсуаза решила, что остается только одно: вернуться в Париж с детьми. Она уведомила Пикассо, что 30 сентября уезжает. О будущем она не думала. Заказала билеты на поезд. Пикассо до последней минуты был убежден, что жена откажется от этого намерения. Когда подъехало такси и Франсуаза села в него с детьми и вещами, он так рассердился, что даже не стал прощаться. Лишь выкрикнул одно единственное слово «Дерьмо!» и скрылся в доме.

В Париже Франсуаза попыталась наладить отношения с Костасом Акселосом, но долго продлиться они не могли. Собственно говоря, она была к ним не готова.

Конечно, они сразу же стали жить вместе, но оказалось, что это ровным счетом ничего не значит.

Многие биографы уверены, что судьба сыграла с Франсуазой жестокую шутку. Что ей было нелегко привести десять лет своей жизни к такому финалу и без промедления начать новые отношения. Что она все еще не избавилась от своих чувств к Пикассо. На самом деле, никаких чувств уже не было. Просто имел место типичный «роман с двойником», короткий и напоминающий прощание с усопшим в ритуальном зале, когда человеку хочется бросить последний взгляд на другого человека, которого он любил прежде, до прощания с ним навсегда.

Как бы то ни было, Костас не мог этого вынести, и меньше, чем через три месяца они расстались.

* * *

К сожалению, венчанная в церкви Ольга Хохлова не могла воспользоваться «романом с двойником», даже если бы знала, что это такое. Она жила в Каннах в полном одиночестве. Все выходные проводила дома, зализывая старые раны. Впрочем, в будние дни она тоже в основном сидела дома и плакала. Очень много плакала и чувствовала себя так, словно любовь навсегда исчезла из ее жизни, а вместе с ней — способность смеяться и радоваться. Ей казалось, что она бредет по какому-то темному тоннелю, в конце которого нет выхода. У нее отняли все, во что она верила, что любила. Всякий раз, когда до нее доходили новости о Пикассо, она вспоминала свои ошибки. Как ни странно, Ольга винила только себя. Пикассо дал ей все, о чем она даже не осмеливалась мечтать. Но она не оценила этого подарка судьбы — и потеряла своего Пабло.

Никогда в жизни Ольге не было так больно. Даже когда она потеряла всякие контакты с родными, оставшимися в России. Теперь вместе с Пикассо она потеряла последнюю надежду. Ее наказали как провинившегося ребенка. Но наказали незаслуженно жестоко. Приговорили к смертной казни и привели приговор в исполнение.

В одной из биографий Пикассо написано:

«Ольга сделала ошибку, присущую почти всем русским женщинам, наделенным ярким характером и идеалами [...] Ту самую ошибку, о которой сказал Александр Блок, объясняя, почему ему не нравятся стихи Ахматовой: «Поэт должен видеть пред собой Бога, а пред ней всегда стоит мужчина». Такое, отчасти идеалистическое, оторванное от жизни «замещение понятий» заставило Ольгу полностью «поставить на Пабло», выражаясь современным языком. Он стал ее Богом, и она устремила на него все свои интересы, сосредоточила на нем весь фокус бытия. Иначе нечем объяснить, почему за долгие годы жизни с Пикассо она так и не обзавелась какими-то личными интересами, отвоевывая у судьбы свой женский мир, независимый от мужа, куда можно было бы уйти и спрятаться, где можно было найти утешение».

Абсолютно верные слова. Как говорится, тут ничего не прибавить и не убавить.