Лето в Малаге

Летом 1895 года семейство Руисов упаковало чемоданы и отправилось на каникулы в Малагу — через Мадрид. Там Пабло впервые получил возможность хотя бы одним глазком взглянуть на шедевры живописи. Вместе с отцом он увидел творения Веласкеса, Сурбарана и Гойи, хранящиеся в Прадо¹.

Воссоединение с семейством было огромной радостью для всех. Пабло по-прежнему оставался единственным мальчиком в своем поколении; кроме того, за прошедшие четыре года он развился до такой степени, что теперь абсолютно все находились под обаянием его таланта. Пабло всегда был упрямым ребенком с вечными капризами, которые лишь усиливались из-за снисходительности слепо любивших его родителей и родственников, но теперь творческие достижения юноши заставляли относиться к ним уважительно. Его черные, коротко подстриженные волосы, округлые и правильные черты лица, торчащие уши и горящие черные глаза придавали подростку выражение дьявольской веселости, которое замечательно гармонировало с его миниатюрным телосложением.

Магнетическая сила воздействия глаз Пикассо и их бездонная чернота обращают на себя внимание уже на самых ранних его фотографиях, и затем на протяжении всей жизни художника эти глаза изумляли и очаровывали всех, с кем он встречался на своем пути. Казалось, его зрачки обладают такой мощью проникновения, что это позволяет их обладателю видеть глубоко под поверхностью вещей, проникать сквозь внешнюю оболочку людей или предметов и обнажать их подлинную суть. Возраст не нанес ни капли ущерба победительной силе этих глаз. Временами их чернота внушала некий страх — страх перед тем, что они могли невольно разоблачить или выдать, — но в другие времена они бывали подобны фейерверку, рассыпающему искры огня в черноте неба. В этих глазах ярко загорались вспышки остроумия или гнева, глубоко поражавшие любого, кто встречался с ними взглядом.

Еще один телесный орган, существенно необходимый для художника, — рука — была у Пикассо столь же выразительной и красноречивой. Маленькие, изящно вылепленные, эти руки были инструментами его изобретательности и посланцами его чуткой восприимчивости. Они умели обхватить комок глины и сообщить ему форму в соответствии с самыми утонченными намерениями художника, который мог вдохнуть в него жизнь, придав очертания женщины, птицы или любого другого предмета в соответствии с собственным воображением. Эти руки могли рисовать, растирать, размазывать, рвать на кусочки, выжимать, манипулировать какими угодно инструментами или же обходиться без всякой их помощи, но в любом случае могли подчинить себе любой материал, который он выбрал для работы. Обе эти замечательные особенности — глаза и руки — были унаследованы художником от матери.

Хотя писание писем в эти ранние годы — как и впоследствии — бывало для Пабло весьма нудным и докучным занятием, он изобрел способ, позволявший ему в течение четырех лет своего отсутствия держать многочисленную родню из Малаги в курсе дел и одновременно развлекаться самому. Мальчик посылал им письма в форме миниатюрного рукописного иллюстрированного журнала, назначив самого себя его директором, редактором, иллюстратором и репортером. Пикассо рисовал заголовки и давал своему рукотворному изданию самые разные названия вроде «La Coruña» («Ла-Корунья») или «Azul у Blanco» («Голубое и белое»); в последнем случае он, вероятно, имел в виду еженедельный иллюстрированный журнал «Blanco у Negro» («Белое и черное»), но, с характерным для него уже тогда пристрастием к голубому цвету, заменил черный цвет на голубой.

Журнал этот был обильно иллюстрирован, и к каждой картинке прилагалось объяснение. Значительная часть рисунков повествовала о неудобствах северо-испанского климата. Вот мужчины и женщины, сбившиеся в одну кучу, их зонты и юбки взлетают в порывах бури, а рядом подпись примерно такого содержания: «Теперь же в свою очередь поднялся ветер, и он будет продолжать дуть до тех пор, пока от Ла-Коруньи уже ничего не останется». На другой странице, снабженной заголовком «Все охвачено восстанием», изображена целая банда энергичных маленьких головорезов с ножами в руках, которые сражаются между собой или угрожают пожилым почтенным господам, чьи цилиндры от ужаса взмывают в воздух. Каждая такая страница заканчивается рекламными объявлениями собственного изобретения, например: «Покупаем голубей с хорошей родословной».

Как только Пабло возвратился в Малагу, его дядя Сальвадор сразу начал думать над тем, как бы посодействовать прославлению таланта племянника: на будущую славу юного Пабло возлагались очень большие надежды, поскольку и семейство тоже могло бы погреться в ее лучах. В то время дон Сальвадор опекал одного старого моряка по фамилии Салмерон, который очень нуждался в его милосердии, и, чтобы убить одним махом двух зайцев, заботливый дядя предложил морского волка Пабло в качестве модели. Кроме того, он выделил племяннику денежное пособие в размере пяти песет в день, а также отдельную комнату в конторе, где размещалась служба санитарного надзора. В результате был написан портрет, который часто воспроизводится в виде репродукции; незадолго до смерти Пикассо этот портрет видели в его студии. Старый моряк получился замечательно, однако дон Сальвадор впал прямо-таки в ужас из-за того, что картина оказалась законченной слишком быстро, и он вновь вынужден был искать кого-нибудь, кто согласится позировать его даровитому племяннику.

Хосефа Руис Бласко — известная всем окружающим как тетя Пепа — была третьей из одиннадцати сестер и братьев и приходилась Пабло теткой. В семье она считалась особой эксцентричной и жила под покровительством каноника Пабло вплоть до самой его смерти. Затем старая дева перебралась в квартиру дона Хосе на площади де ла Мерсед, а впоследствии подыскала себе комнату, которую причудливо украсила всевозможными религиозными трофеями и экзотическими bric-a-brac (побрякушками), лишь изредка позволяя кому-нибудь проникать в ее убежище. Дон Сальвадор предложил, чтобы для очередного портрета позировала тетя Пепа. Все согласились с тем, что это превосходная идея, и Пабло, всегда готовый с энтузиазмом взяться за очередную картину, охотно дал свое согласие. Единственным препятствием стал отказ самой тети Пепы, которая тут же ответила «нет» на заданный ей соответствующий вопрос. Родственники решили, что просьба скорее окажется удовлетворенной, если будет исходить непосредственно от юного художника. Пабло отправился лично просить тетю, но нашел ее, как обычно, за молитвой, и ее «нет» выглядело еще более окончательным и бесповоротным, втиснутое между двумя «Ave Maria». Однако когда у него уже не осталось никаких надежд, вдруг случилось нечто совершенно неожиданное. Пару дней спустя, в нестерпимый разгар августовской жары, внезапно явилась тетя Пепа, облаченная в самое великолепное из своих меховых манто и убранная во все драгоценности, какие только у нее имелись. Пабло срочно вызвали с внутреннего двора, где он, как это часто бывало, играл с сестрой и кузенами. Юноша без особого запала взялся за портрет и завершил его с поразительной скоростью, — как говорят, в течение часа. Картина эта сохранилась и висела потом в покоях Лолы, ставшей сеньорой де Вилато, в ее барселонской квартире². С потемневшего от времени холста бледное и морщинистое лицо тети Пепы взирает на всевозможные развлечения, игры и пение под гитару, которыми отпрыски ее семейства тешат своих многочисленных друзей. Кажется, даже шестьдесят лет спустя ее горящие фанатизмом глаза и мелко подрагивающие губы все еще сохраняют в себе все ту же молитвенную страсть. Да и игры, от которых отвлекли тогда Пабло, чтобы он написал портрет тетушки, ярко запечатлелись в памяти его сотоварищей, поскольку благодаря своему искусству Пабло умел позабавить друзей совершенно неподражаемым образом. К примеру, взяв в руку карандаш, он мог одним непрерывным и гибким росчерком производить на свет фигурки людей, птиц, животных — все, что душе угодно. Его рисунки рождались с потрясающей скоростью и безошибочной точностью контура, повергавшей зрителей в восторг. И тогда он говорил им: «Вы хотите лошадку? Пожалуйста», — после чего, взяв ножницы, решительно и ни секунды не колеблясь, вырезал из бумаги непостижимо очаровательное существо, в точности похожее на настоящую живую лошадку, которое затем вручал двум маленьким девочкам, своим кузинам.

Примечания

1. Прадо — художественный музей в Мадриде на базе королевских коллекций с самым богатым и наиболее всесторонним в мире собранием испанской живописи, а также с многочисленными шедеврами других европейских школ живописи, особенно итальянской и фламандской. — Прим. перев.

2. Ныне она хранится в музее Пикассо, находящемся в той же Барселоне.