Пикассо бурно приветствуют в Испании и в Париже

Весной 1936 года Элюар принял приглашение группы молодых испанских художников и поэтов отправиться в Барселону и произнести речь при открытии ретроспективной выставки работ Пикассо, которая должна была там проводиться, а позже сопровождать ее в Бильбао и Мадрид. В Париже как раз оказались члены группы ADLAN¹, и благодаря своей молодости и энтузиазму они сумели заручиться сотрудничеством Пикассо в вопросе комплектования того, что должно было стать первой в Испании выставкой его творчества, начиная с 1902 года. Требования изготовить фотографии экспонатов, оценить их страховую стоимость и другие вспомогательные информационные мелочи, которыми неизбежно сопровождаются такие крупные мероприятия, изрядно надоели Пикассо и часто вгоняли его в плохое настроение. Он, вероятно, всячески оттягивал принятие решений, которых требовали от него посетители из Испании, говоря им что угодно: «возможно», «мы еще посмотрим», «приходите завтра» или даже «да», — лишь бы только избавиться от них. Но все-таки он был склонен отнестись к своим соотечественникам по-хорошему, особенно с учетом того, что они были молоды и проявляли искреннюю заинтересованность его творчеством.

В Барселоне, куда Элюар прибыл на открытие экспозиции, он, да и другие выступали с речами не только на вернисаже, но и по радио. «Я хочу рассказать о том, что помогает мне жить, о том, что по-настоящему прекрасно», — такими словами начиналось его обращение к собравшимся. «Пикассо жаждет правды, — продолжал поэт. — Но не той фиктивной правды, которая оставляет Галатею² инертной и безжизненной, а тотальной правды, связывающей воедино воображение и природу, рассматривающей все как реальное и постоянно идущей от конкретного к универсальному, от частного к общему и затем от общего к частному, приходя в конечном итоге к согласию со всем разнообразием, которое существует в этом мире, и со всеми происходящими в нем изменениями при условии, что они новы и что они плодотворны».

Выставка пропутешествовала через три испанских города, и везде молодое поколение приветствовало ее с восторженным энтузиазмом. В Барселоне Рамон Гомес де ла Серна выступил с декламацией поэтических произведений Пикассо. Позже, когда экспозиция открывалось в Мадриде, Гильермо де Торре написал предисловие к красивому и хорошо документированному каталогу, в котором объявил, что «Пикассо — это, без сомнения, наивысший современный пример... изобретательного духа, пребывающего в состоянии непрерывного извержения». Однако сам Пикассо, верный своей привычке держаться подальше от столь бурных манифестаций, не последовал в Испанию за своей выставкой.

Да и в Париже слава Пикассо еще раз укрепилась благодаря трем выставкам его недавних произведений. Зервос экспонировал его скульптуру, галерея Рену и Коля проводила выставку рисунков, в то время как Поль Розенберг в своей галерее по соседству с квартирой Пикассо заполнил большое помещение и вестибюль великолепными холстами, которые художник периодически писал в течение двух последних лет. Две главные темы, которые прекрасно просматривались в блистающих яркими красками картинах и сильно контрастировали между собой. Одну серию создавали юные девушки, которые либо читали, скромно опустив глаза и сосредоточившись на книге, либо спали, оперев голову на сложенные руки. Красные, пурпурные, зеленые и желтые тона, наполнявшие своим сиянием эти большие полотна, производили впечатление витражного стекла, которое еще сильнее подчеркивалось изогнутыми черными линиями. В отличие от дико искаженных женщин предшествующих лет эти девушки излучали теплое, сочное спокойствие. Другая тема брала начало с момента возвращения Пикассо в 1934 году из Испании, где он в очередной раз возобновил свой контакт с драмой боя быков. Как и в других картинах, цвета здесь тоже были в целом яркими, насыщенными и блистающими, но в картинах этой серии в глаза бросалось неистовое движение, а среди умирающих животных правили бал ярость и агония.

В квартире, соседствующей с галереей Розенберга буквально дверь в дверь, Сабартесу было трудно удерживать подальше от раздражающегося Пикассо его друзей исходящих из лучших побуждений. Тех, кому удавалось посетить эту в значительной мере частную экспозицию, переполняло благоговение перед силой новых творений Пикассо. Он снова застал публику врасплох. Эти двадцать восемь картин и восемь гуашей излучали свой свет и свои эмоции по всей галерее, напоминая, по словам Сабартеса, «окна, через которые можно любоваться изображениями пламени и кристалла». На открытии собрался «le tout Paris» («весь Париж»); люди стояли, затаив дыхание от волнения и восторга, и только самого Пикассо невозможно было обнаружить среди толпы. Он хорошо знал истинную цену такого энтузиазма. Когда позже он все-таки вышел в зал, чтобы посмотреть выставку, и заодно получил порцию захлебывающихся поздравлений от одного из приятелей, то впоследствии объяснил Сабартесу, что этот же человек раньше посетил его в Буажелу и, осмотрев те же картины, сказал ему, Пикассо, в частном порядке, что он «был шокирован их скандальностью и считает себя просто обязанным дать ему кое-какой дружеский совет: картины эти являются декадентскими и нездоровыми, а их стиль свидетельствует, что он исчерпался, и сие весьма прискорбно».

Известность, а тем более слава всегда были для нашего художника чем-то подозрительным. Это слышится во фразе Аполлинера про статую, сделанную из ничего, как слава. Даже приз, присужденный ему в 1930 году Институтом Карнеги³ за портрет мадам Пикассо, написанный в 1918 году, не произвел на него особого впечатления. Когда французское правительство примерно в то же время послало своего представителя, чтобы выбрать одну из картин Пикассо для покупки или для награждения, он описал этот визит своему другу, маршану Пьеру Лебу⁴, в следующих выражениях: «Они явились вчетвером; когда я увидел эту компанию, с их полосатыми брюками, с жесткими воротничками, со всей их внешностью, одновременно робкой и неприветливо отчужденной, то снова вспомнил о своей юности, которая была такой трудной. Мне подумалось, что эти люди могли бы в прошлом оказать мне больше помощи несколькими сотнями франков, чем сегодня столькими же сотнями тысяч. Я начал показывать им кое-какие свои картины, мои лучшие картины, но чувствовал, что им хочется голубого периода. Мы очень туманно и неопределенно назначили следующее свидание, идти на которое я не собираюсь».

Примечания

1. Это аббревиатура испанского названия «Amigos de las Artes Nuevas», что означает «Друзья нового искусства». — Прим. перев.

2. Галатея — персонаж древнегреческого мифа, прекрасная девушка, в которую влюбился изваявший ее скульптор Пигмалион. Эта идея, в частности, использована в пьесе выдающегося английского драматурга, лауреата Нобелевской премии за 1925 г. Джорджа Бернарда Шоу (1856-1950) «Пигмалион» (1913) (в этой пьесе известный лингвист на пари старается сотворить из вульгарной уличной цветочницы видимость леди, выучив ее произношению и манерам) и в созданном на ее основе знаменитом мюзикле Алена Джея Лернера и Фридерика Лоу «Моя прекрасная леди», положенном в основу одноименного кинофильма 1964 г. с Одри Хепберн. — Прим. перев.

3. Институт Карнеги, крупная благотворительная организация и меценат искусств, назван в честь американского мультимиллионера-сталепромышленника, Эндрю Карнеги (1835-1919), являвшегося одновременно и крупным филантропом. — Прим. перев.

4. Иногда фамилию этого известного маршана (например, в 1926 г. он являлся торговым агентом Миро в Париже) пишут Льоб. — Прим. перев.