Август в Мужене

Отъезд в Мужен, небольшую деревеньку на вершине холма в нескольких километрах от Канна по направлению в глубь страны, состоялся в начале августа. Пикассо ехал один в своей просторной «Испано-Сюизе»¹, в которой он мог перевозить все, что было необходимо для работы, и еще оставалось место, что бы при возвращении привезти массу предметов — гальку, раковины, кости, куски плавника, глиняную посуду или рамы, — затронувших летом его воображение на морском берегу или же в магазинах. Пикассо предпочитал путешествовать по ночам, но никогда не питал особой склонности водить машину. Как он когда-то отметил, «я предпочитаю компасу почтового голубя». В результате от его шофера Марселя требовалось всегда быть готовым к тому, чтобы в кратчайший срок упаковать все необходимое в автомобиль и тронуться в путь сразу же, как только будет принято окончательное решение об отъезде. Дорогу они преодолевали с большой скоростью, и рассвет открыл перед ними ландшафт из белых камней, кипарисов и оливковых деревьев. К полудню Пикассо сменил серые улицы Парижа на залитое солнечным светом Средиземноморье.

На сей раз деревня, которую Пикассо выбрал себе на лето, была предложена Полем Элюаром, снявшим для своего друга квартиру среди крепостных валов старого города в Мужене, вблизи от непретенциозной гостиницы с возвышенным и вполне оправданным названием «Le Vaste Horizon» («Широкий горизонт»). Здесь его встретил Зервос с женой, а вскоре после этого прибыли и прочие летние посетители, включая Ман Рэя, Поля Розенберга, Рене Шара и других сюрреалистов, остававшихся здесь на самое разное время, длительность которого изменялась от одного приема пищи до нескольких недель. На террасе, затененной виноградными лозами и кипарисовыми деревьями, столы при каждой кормежке сдвигались вместе, чтобы вместить всю большую компанию друзей.

Утреннее купание представляло собой обязательный ежедневный ритуал. Пикассо обычно направлялся с Элюаром и другими приятелями к пляжу, а с моря все они возвращались освеженными и приступали к позднему завтраку, который всегда проходил оживленно и еще более затягивался по причине неизменного остроумия и энтузиазма, порождавшегося контактом поэта и живописца. Во время этих застолий, редко проходивших без каких-то вызывающих тревогу соображений по поводу новостей из Испании, настроение Пикассо постоянно менялось. Одетый в морскую тельняшку и шорты, он время от времени очаровывал весь стол неистовой клоунадой. Приложив черную зубную щетку к своей верхней губе и вскинув правую руку, художник замечательно имитировал разглагольствования Гитлера или же развлекал собравшихся за столом рассказами о причудливых приключениях Маноло, безопасность которого в условиях нынешнего кризиса не выходила у него из головы. В иных случаях, используя любой материал, оказавшийся под рукой, вроде обгорелых спичек, губной помады, горчицы, вина или окрашенного сока, отжатого из цветов или листьев, он молча рисовал на скатерти портреты, бросая быстрые взгляды на юное улыбающееся лицо Нуш или на дочь Элюара, Сесиль, и его глаза, казалось, пожирали то, что видели. В другое время пальцы Пикассо, не знающие ни секунды покоя, сгибали бумажные салфетки и с поразительным мастерством вырезали из них все что угодно. Быки, лошади и люди, изготовленные из бумаги, кусков проволоки или бутылочных пробок, бродили между бокалами, чтобы затем подвергнуться скорому уничтожению, когда три темноглазые дочери хозяина дома приходили, наконец, убрать со стола.

Возвращаясь однажды в полдень под жгучим солнцем по главному шоссе, ведущему от Канна, Пикассо стал жертвой несчастного случая, который вместе с его последствиями вскоре описал в письме к Сабартесу. «Фордом», на заднем сиденье которого он находился, управлял я. На повороте мы столкнулись с автомобилем, двигавшимся навстречу нам по полосе встречного движения. Удар был достаточно силен, чтобы тряхнуло каждого, кто был в машине, но не настолько, чтобы причинить кому-то серьезные повреждения; однако Пикассо пролетел через весь салон, ударился грудью и получил настолько неприятный ушиб, сопровождавшийся кровоподтеком, что ему потребовалось несколько недель, чтобы полностью оправиться. Но он был настолько тактичен, что, несмотря на мое беспокойство и неоднократные вопросы, я так никогда и не выяснил, насколько серьезно Пикассо был тогда травмирован, пока не прочитал его писем Сабартесу, опубликованных более чем десять лет спустя. Вот что написал Пикассо: «А теперь один секрет... Недавно, возвращаясь на машине из Канна с одним англичанином за рулем, я попал в аварию, после которой чувствовал себя совершенно разбитым: у меня везде болело, я был почти неспособен двигаться и вообще меня всего перемололо и стерло в порошок. Сначала я было подумал, что сломал парочку ребер, но вчера прошел рентген, и похоже, что все у меня цело; но я все еще труп и, боюсь, пробуду таковым еще, по крайней мере, несколько дней. Только не пугайся...» Четыре дня спустя, 3 сентября, он написал успокаивающе: «Я в полном порядке». Потребовалось, однако, значительно больше времени, чтобы все последствия удара и синяков постепенно сошли на нет.

За несколько дней до этой аварии была устроена экспедиция вдоль побережья до Сен-Тропе с целью посетить писательницу мадам Лиз Деарм, которая проводила лето в сельском доме неподалеку от моря. Пикассо узнал, что в числе ее гостей была и Дора Маар. После завтрака или, скорее, обеда они оба исчезли, отправившись на прогулку по берегу. Пикассо говорил с нею искренне и чистосердечно, рассказав об осложнениях в своей жизни и о существовании у него маленькой дочери Майи. Он также попросил девушку, чтобы та сопровождала его, когда они поедут назад, в Мужен. На рисунке, датированном 1 août XXXVI (1 августа 36 г.) можно видеть Дору Маар, одетую, как для поездки; она открывает дверь и по другую ее сторону находит бородатого патриарха, сидящего с посохом в руке и с собакой, прильнувшей к его колену. Это явный комментарий к тому, как Пикассо воспринимал свой зрелый возраст по контрасту с юностью Доры².

На протяжении всего этого лета живопись не была у Пикассо в особой чести. Казалось, будто он заново перестраивал свои контакты с миром, откуда был ранее исключен, а теперь тот снова открылся ему легкомысленным удовольствием от целебной атмосферы Средиземноморья и лирической компании его друзей. Он любил совершать в обществе Элюара и Нуш автомобильные поездки по деревням, раскинувшимся вдоль побережья, или в горы, что возвышались позади. Одна из этих экспедиций случайно привела их в небольшой городок Валлорис, где, начиная еще с римских времен, главным занятием была керамика. Оставив свою «Испано-Сюизу» на обочине, они блуждали по улочкам, заглядывая то в одну, то в другую из многочисленных гончарных мастерских, где посуда многих видов выделывалась в традиционном стиле на гончарном круге. Та легкость и непринужденность, с которой мастер мог заставить глину повиноваться любым его манипуляциям, восхитила их. Пикассо сразу понял, что натолкнулся на новую область, достойную исследования, но не окунулся в нее тут же, на месте. Надежда, родившаяся у него в этот день, действительно принесла плоды, но только десять лет спустя. После их возвращения в Мужен Элюар в тот же вечер добавил к своему стихотворению «Пабло Пикассо» следующую строфу, описывающую художника за работой:

Покажите мне этого вечного человека, всегда столь благородного,
Который сказал, что пальцы заставляют землю подняться выше.
Эта стянутая узлом радуга, эта свернутая кольцами змея,
Это зеркало плоти, в котором дитя унизано жемчугом,
И эти мирные руки, идущие своим путем, —
Обнаженные, покорные и покоряющие пространство,
Заряженные желаниями и образами.
И одна следует за другою, как стрелки тех же часов.

Совершенно другим, новым идеям предстояло заинтересовать Пикассо после его осеннего возвращения в Париж. Пример открытий Ман Рэя, создававшего фотографические отпечатки с помощью теней, которые отбрасывали на особо чувствительную, сенсибилизированную фотобумагу различные объекты или ткани, в сочетании с техническими навыками Доры Маар и ее пониманием указанных процессов предоставляли Пикассо шанс освоить еще один жанр искусства. Снова и в который уже раз преднамеренное и демонстративное пренебрежение правилами, сочетавшееся с интуитивным пониманием того, что же в конце концов возможно, породило несколько потрясающих оттисков, сделанных в результате комбинирования теневой фотопечати с рисованием на фотографической пластине.

Новые друзья, новые мысли и новые методы восстановили и укрепили энергию Пикассо. Никогда прежде он не имел в своем распоряжении такой мощи. Талант, знания и опыт объединились вместе, чтобы подпитать и обогатить его в течение этих месяцев относительного безделья, которые, однако, по стандартам других художников должны быть все-таки зачтены ему как плодотворные. Но параллельно с улучшением настроения и морального состояния Пикассо шел и другой процесс: политическая ситуация в Испании, которая сильно затрагивала его как испанца, с каждым днем становилась все более угрожающей.

Примечания

1. Роскошный лимузин испано-французского производства. — Прим. перев.

2. Именно тогда они и стали любовниками, а не при первом знакомстве, которое произошло через Элюара. — Прим. перев.