Болезнь и выздоровление

Сабартес дает написанный «изнутри» отчет о нескольких неделях страданий, пережитых Пикассо во время ледяной зимы 1938 года, когда длительный приступ пояснично-крестцового радикулита, или ишиаса, заставил его лежать, неподвижно в постели, мучаясь от сильных болей. Сабартес описывает неугомонность Пикассо, его бессонные ночи, процессию разнообразных посетителей, которые все до единого знали некое верное средство для лечения напасти и, наконец, появление доктора, сумевшего продемонстрировать почти чудо и мгновенно исцелить своего капризного пациента путем прижигания нерва.

За несколько дней до злополучного приступа Пикассо написал два натюрморта. Они похожи по тематике, за исключением того, что первый содержит два источника света — свечу и своеобразную разновидность солнца, похожего на белый прямоугольник бумажного змея с бахромой из черных лучей. Все другие предметы в обоих полотнах совпадают: на столе, заполняющем собою нижнюю часть каждой из картин, лежат на открытой книге палитра и кисти, а рядом на маленьком постаменте установлена голова быка. В первой версии эта голова — черная, а в краске процарапаны линии, обозначающие ее глаза и рыло. Во втором варианте картины, сделанном неделей позже, голова быка выглядит так, словно с нее живьем содрали кожу. Беззащитные глаза животного напряженно глядят из серо-багровой массы якобы красной плоти, не в силах сопротивляться безжалостному воздействию потока резкого и жесткого света, который слишком силен и слишком универсален, чтобы исходить от свечи.

Пикассо быстро выздоровел после болезни и продолжал изображать людей и животных с неистовой яростью и частыми намеками на жестокость, как это имеет место в картине со свирепым котом, который тащит в пасти растерзанную и трепещущую птицу. Наполовину человеческое лицо (или морда?) кота с его хитрыми, бегающими глазками являет собой ужасающее зрелище расчетливой жистокости, производящее еще более мощное впечатление благодаря непосредственной, почти детской манере, в которой все это нарисовано.

Весной Пикассо работал вечерами в мастерской Ла-курьера. Его замысел состоял в том, чтобы воспроизвести в цветных гравюрах тексты стихов, которые он недавно написал, и украсить их на полях рисунками. Трудности этой сложной техники представляли собою именно то, в чем он нуждался, чтобы его изобретательность возбудилась и получила стимул к действию. Сабартес сообщает нам, как идеи Пикассо систематически становились все более честолюбивыми, по мере того как он все сильнее и сильнее увлекался своей работой и получал от нее все большее удовольствие. В качестве издателя был приглашен Воллар. Он охотно предложил свои услуги, предоставив Пикассо полную свободу в выборе бумаги, компоновки рисунков и всех других производственных вопросов. Чтобы облегчить работу знаменитого художника, печатный пресс забрали из Буажелу и установили под надзором Лакурьера в крыле квартиры Пикассо на рю де Гран-Огюстен, которая была в то время года более пригодна для жилья благодаря наличию центрального отопления. Даже с учетом всех этих приготовлений было сразу видно, что для завершения проекта понадобится долгое время. Когда так оно и случилось, Пикассо стал интересоваться другими средствами выражения, что еще более замедлило весь процесс. Так продолжалось до тех пор, пока однажды, вконец раздраженный техническими проблемами, не позволявшими сложить его работы вместе и сделать из них книгу, а также выведенный из себя необходимостью каких-то расчетов и вообще бесконечностью этой работы, Пикассо решительно объявил Сабартесу, что не может быть и речи о дальнейшей возне по завершению книги. В результате гравюры так и не были тогда опубликованы и оставались лежать сложенными в пачки на рю де Гран-Огюстен еще очень много лет¹.

В июле обычная тяга покинуть Париж властно влекла Пикассо к средиземноморскому побережью. Он снял себе квартиру в Антибе², но едва уладил все дела и устроился там, как услышал о внезапной смерти Воллара³. На следующее утро Сабартес был удивлен, обнаружив своего патрона снова в Париже. Пикассо, однако, не задержался здесь надолго. Через несколько дней после похорон ему пришла телеграмма от одного испанского друга, оповещавшая о бое быков во Фрежюсе⁴. Это снова сорвало художника с места и заставило провести еще одну поспешную ночную поездку по дорогам Франции с неизменным Марселем за рулем. Впервые вместе с ними поехал и Сабартес, преодолевший свое отвращение к путешествиям такого рода.

Первые несколько дней после их прибытия в Антиб были потрачены на показ старому другу многочисленных соблазнов Лазурного берега вроде Монте-Карло, Ниццы, Канна и Мужена. После этого Пикассо начал работать. Их квартиру, обставленную в обычном буржуазном стиле, переполняли всевозможные чайные столики и наводящие тоску финтифлюшки. Вся эта дребедень внезапно стала казаться Пикассо не просто унылой, но и оскорбительной для него лично, так что с помощью Сабартеса и Марселя весь этот липовый антиквариат, безделушки и картины в золоченых рамах были убраны куда подальше, оставив художнику место для того, чтобы он мог навести в комнате свой собственный беспорядок. Нагота больших стен, с которых были безжалостно содраны обои в цветочек, служила стимулом написать еще одно полотно большого размера. Пикассо купил громадный рулон холста, прибил его к стене и начал с невероятной скоростью покрывать красками, рисуя картину на тему, которую нашел неподалеку. Регулярные вечерние прогулки с Дорой Маар привели его к открытию маленькой рыбацкой гавани, где мужчины готовили свои лодки к ночному лову рыбы с помощью сильных карбидных ламп. Лампы, ярко сиявшие в воде, привлекали рыбу, которую можно было загарпунить трезубцем с лодки. Подобным способом удавалось даже неподалеку от берега, среди скал, извлекать из моря существ замечательных цветов и странной формы, блестевших и искрившихся под мощным светом, в то время как в его ярких лучах трепетали разные насекомые вроде жуков и больших мотыльков. Именно эту сцену Пикассо выбрал для создания большого холста⁵, и каждый день он активно над ним трудился.

Работа над этой картиной не мешала ему, однако, каждое утро купаться в море. Поскольку я тоже был тогда в Антибе, мы ежедневно встречались на пляже и обменивались мнениями по поводу политической ситуации. Капитуляция Барселоны и крах последних слабых надежд на республиканцев погрузил нас всех в сильную депрессию, которую в некоторой степени смягчил приезд Фина и Хавьера Вилато, двух племянников Пикассо. Молодые люди, перейдя Пиренеи вместе с побежденной армией республиканцев, недолго думая, сбежали из лагеря, где их интернировали французы. Радость парней от того, что им удалось найти дядю, да и те многочисленные проделки и шалости, что они вытворяли на пляже, демонстрируя неотразимо прекрасное настроение, помогали хотя бы временно рассеять сгущающийся мрак.

Хотя никто не был настолько безумен, чтобы испытывать оптимизм по поводу будущего, новости о взаимном обмене ультиматумами и последующей мобилизации, поступившие через несколько дней⁶, явились для всех внезапными и шокирующими. Пикассо приходил каждый вечер посидеть с друзьями в кафе на главной площади Антиба и под прохладным дуновением ветерка понаслаждаться часок или чуть больше своим неизменно скромным, как у абстинента, выбором между кофе и минеральной водой. Беседа, которая когда-то перескакивала с предмета на предмет и была переполнена шутками, теперь вертелась только вокруг одной темы. Всесторонне обсуждались планы отъезда. Чуть ли не в один день большинство общих друзей уехало, и город начал заполняться войсками, в то время как на скалах вблизи фешенебельных отелей и бассейнов для купания солдаты-сенегальцы уже устанавливали свои пулеметы.

Пикассо оставался в нерешительности. Художника особенно раздражало, что его прервали как раз в тот момент, когда он начал яснее видеть, каким путем следует продвигать свою новую работу. В шутку он сказал нам, что им обязательно нужно устроить войну только для того, чтобы позлить его, когда он начал выходить на верный путь. По этому поводу очень верно сказал Сабартес: «Что Пикассо действительно пугало в войне, так это угроза его творчеству; мир оказывался совершенно обязательным для этого человека, который сам не мог жить без внутренней борьбы».

Вечером того дня, когда объявили о вторжении Гитлера в Польшу, я зашел в квартиру Пикассо. Новая картина о ночной ловле рыбы казалась законченной, но другие большие куски холста, прикрепленные к стенам, оставались нетронутыми. В центре готовой картины за двумя находившимися в лодке рыбаками, один из которых с отвратительной гримасой вперился в воду, а другой предпринимал неимоверные усилия, чтобы как-то закрепить их улов и не дать ему свалиться в море, наблюдали две девушки в пестрых платьях. Одна из них, ведя за руль свой велосипед вдоль причала, острым синим язычком лизала рожок с двойным мороженым, напоминая пчелу, пьющую нектар из цветка. Лампа, служившая приманкой для рыбы и выступавшая в качестве предательской замены солнца, двусмысленно висела на горизонте. На ее желтой поверхности Пикассо нарисовал красную спираль, свой давний символ источника пищи. Когда я выглянул из окон, башни дворца Гримальди⁷ едва-едва выделялись на фоне неба, подкрашенные сумрачными синими, пурпурными и зелеными тонами, — точно так же, как они выглядели на картине Пикассо. С балкона можно было видеть старый город, уличные фонари которого были частично притушены в целях светомаскировки.

Угловатые формы выложенных из камня стен, освещавшихся со стороны уличных перекрестков, казались поразительно похожими на картины аналитического кубизма. Архитектура этих древних зданий, казалось, дорастала до того, чтобы стать похожей на указанные картины, — так же, как, по мнению многих, Гертруда Стайн дорастала до того, чтобы стать похожей на свой портрет кисти Пикассо.

Мы попрощались, взаимно утешая друг друга обещаниями поддерживать контакт, и я покинул Пикассо, который стал укладывать вещи. Он решил рискнуть и поехать назад в Париж на переполненном поезде, предоставив Марселю возвращаться на машине, загруженной запасом бензина, дорожными сундуками, коробками и картиной «Ночной лов рыбы в Антибе», скатанной в рулон, на заднем сиденье. Должно было пройти шесть лет, прежде чем Пикассо снова увидел Средиземное море.

Примечания

1. В беседе, проходившей в Канне между Пикассо и д-ром Бернхардом Гайзером (редактором catalogue raisonne [аннотированного каталога ] графического творчества Пикассо), д-р Гайзер поинтересовался, каким образом он мог бы получить доступ к тем или иным работам, чтобы их сфотографировать и сделать свой каталог полным. Пикассо с очаровательной беспечностью сказал: «Да как же это возможно, ведь все они в Париже, многие сложены, связаны и увезены в банк; даже здесь я испытываю трудности, когда надо что-то найти, а уж там никто не сможет этого сделать без меня!» И добавил: «Мне было бы легче сделать их все снова. Ведь как часто случалось, что кто-то приходил ко мне за рисунком, который я обещал для него сделать, и хотя он действительно был сделан, но я был не в состоянии найти его, так что во избежание проблем я вроде бы как выходил из комнаты разыскать его, а сам в это время быстро делал другой, который воспринимался ничуть не хуже».

2. Антиб — средиземноморский курорт и порт во Франции, близ Ниццы. — Прим. перев.

3. 22 июля 1939 г. Воллар погиб в результате аварии. — Прим. перев.

4. Городок на Лазурном берегу в нескольких десятках километров от Антиба и совсем рядом с Сен-Рафаэлем. — Прим. перев.

5. Действительно большого — 206 х 345 см. — Прим. перев.

6. Это было преддверием уже упоминавшейся т. н. «странной войны» между Францией и Англией, с одной стороны, и Германией — с другой. — Прим. перев.

7. Гримальди — одно из старинных генуэзских семейств, ставшее в XV в. правителями Монако; их династия правит этим княжеством и поныне. — Прим. перев.