Немного готовых полотен, окруженных со всех сторон разномастными эскизами, — так выглядела первая выставка, размещенная на стенах новой артистической и литературной таверны, которая открылась в 1897 году на маленькой улочке неподалеку от площади Каталунья попечением добрейшего папаши Ромеу. Автором этих картин был художник Исидро Нонель, а таверне суждено было стать знаменитым кабаре «Четыре кота», по-каталонски «Els Quatre Gats». Оба этих события были новшествами изрядной значимости. Картины Нонеля образовали цикл, названный им «Идиотки». Это были этюды, выполненные под несомненным влиянием Домье и изображавшие старых крестьянок, которых каждый день можно было наблюдать на церковной паперти. Они сидели на корточках или устраивали очередь за милостыней, их лица были высушенными, а руки — изможденными голодом и непосильным трудом. То, что сразу в момент открытия на стенах появились подобные картины, стало зловещим предвестием нового направления в искусстве, благодаря которому эта таверна и стала затем знаменитой. Они символизировали новую тенденцию в художественных кругах Барселоны.

Когда папаша Ромеу возвратился из длительной поездки, в том числе Чикаго и Париж, он организовал «Четырех котов» с намерением открыть заведение, удовлетворявшее самые различные вкусы его интеллектуальных друзей. Будучи в Чикаго, он узнал много нового о спорте и был весьма увлечен необыкновенными возможностями велосипеда — этого символа нового времени. Затем в Париже, после того как он со всем пылом неофита погрузился в ночную жизнь Монмартра и Латинского квартала, папаша Ромеу стал вынашивать идею создания в своем родном городе кабаре на манер знаменитого «Le Chat Noir» («Черная кошка»¹) Аристида Брюана. Он рассчитывал, что это будет способствовать становлению наиболее передового и творческого духа среди поэтов, живописцев, скульпторов, драматургов и музыкантов.

Ромеу выбрал для этой цели новое здание в неоготическом стиле, с тяжелыми потолочными перекладинами и хитроумными орнаментами, вырезанными из камня и выкованными из железа. Большое помещение должно было служить в качестве пивной, кабаре, концертного зала, а также для представлений театра марионеток и театра теней, режиссером которых намечался Мигель Утрилло. (В последующие годы его имя обрело более широкую известность благодаря славе приемного сына, художника Мориса Утрилло.) Живописец Рамон Касас и Утрилло совместно редактировали художественные журналы «Реl у Ploma» («Кисть и перо») и «Forma» («Форма»). Постоянно устраивались какие-то небольшие выставки. В начале своей деятельности их экспозиции ограничивались в основном рисунками Нонеля и весьма талантливыми портретными зарисовками в стиле Стейнлена, которые поставлял Касас. Главным украшением зала служила большая фреска Касаса, изображавшая двух едущих на тандеме бородатых мужчин — его самого и долговязого Ромеу, — которые зачем-то вырядились в белые и черные чулки.

Таверна рекламировала себя в качестве «готической пивной для тех, кто влюблен в север, и андалузского патио для любителей юга, дом исцеления». Инициаторами и основными исполнителями художественных акций, благодаря которым «Четыре кота» стали знаменитыми, выступали люди поколения Русиньола. Самыми близкими его друзьями были Утрилло, Касас и баскский живописец Сулоага. Пикассо, который отсутствовал в Барселоне в момент открытия таверны, примкнул к этой группе позже, когда лидерство в ней уже перешло в руки более молодого поколения, и стал там кем-то вроде любимого младшего сына. Его талант с лихвой заполнял разрыв в годах между ним и его друзьями, и те сразу же стали подначивать «молодого», чтобы тот вступил в соревнование с художниками, уже завоевавшими устойчивую репутацию, и особенно с Касасом, который считался превосходным портретистом своего времени и имел просто безграничную клиентуру. И Пикассо бросил ему вызов, развесив по стенам сногсшибательные, но без тени лести, портретные зарисовки здешних завсегдатаев — художников, поэтов и музыкантов. Спонтанность и мощь его линии, неожиданные росчерки, кляксы и каракули, столь же убедительные, сколь и полно раскрывающие характер каждой модели, — все это наполнило сердца его друзей искренним восхищением. Они поняли, что Пикассо может с легкостью превзойти плоды кропотливых трудов тех художников, которые были старше его на десять—двадцать лет. Но для внешнего мира эта ранняя демонстрация его творческой силы прошла незамеченной.

Сохранилась афиша для кабаре «Четыре кота», подписанная «П. Руис Пикассо» и изображающая группу элегантных посетителей таверны — дам, вырядившихся в кринолины, и господ в сюртуках и цилиндрах, которые с кружками пива в руках сидят на террасе, прилепившейся к готическому фасаду. Во всем этом явно есть что-то от стиля Уолтера Крейна, а молодой человек, сидящий на заднем плане среди дам, изрядно смахивает на традиционного Джона Буля². Перед нами воплощенная романтическая мечта о вольной богемной жизни, нарочито северная по своему характеру и складу чувств и разительно отличающаяся от того анархистского реализма, который впервые появился на свет в живописи Нонеля. Позднее, в 1902 году, возникла новая, намного менее стилизованная версия этой же афиши, подписанная более осмотрительно одной лишь начальной буквой П. Это рисунок пером, на котором изображена целая компания вполне реальных посетителей; они сидят вокруг стола, распивая спиртное и покуривая трубки. На переднем плане расположился сам Пикассо, с черными взъерошенными волосами, неопрятной бородкой, в большой шляпе, пальто и с палкой в руке. Позади него — длинное, печальное лицо папаши Ромеу, который курит большую изогнутую трубку, а рядом с ним — художник Анхел Ф. де Сото, Жауме Сабартес и еще два каких-то человека. Эту живописную группу довершает большая собака, а сверху написано: «Спиртное и еда подаются в любое время суток». Несомненно, указанная афиша дает — по сравнению с ранней версией — более точное представление о таверне «Четыре кота» и о тех, кто столь ревностно посещал ее. Их излюбленным стилем одежды был пролетарский дендизм. Обычный наряд такого щеголя состоял из черной шляпы, трости, коротенького жилета, просторной темной блузы и брюк, которые сужались ближе к лодыжке. Его прообразом был костюм анархистских агитаторов, которые в ту пору были подлинными героями рабочего класса. Существует хорошо известный портрет Пикассо работы Касаса, на котором Пабло одет как раз подобным образом. И хотя он был слишком занят своим творчеством, чтобы всерьез интересоваться политикой, такая форма одежды, отличавшая его от буржуазии, была ему по вкусу. С самых ранних дней своей юности Пикассо с сочувствием относился к простому люду, и эта способность сострадать объединяла его с рядовыми людьми. Она заставляла искать компанию тех, кого не удовлетворяла существующая социальная система, характерными особенностями которой, как им казалось, были ненасытная жадность и тщеславие богачей в сочетании с нищетой бедняков. Не считая этого чувства сострадания, политика принадлежала к далекой от Пикассо сфере, и язык политических деятелей был для него столь же чуждым и непонятным, как речь каких-нибудь отдаленных племен. Политические теории, которые исповедовали постоянные посетители таверны «Четыре кота», были в значительной степени замешаны на каталонском сепаратизме. Хотя бы по одной этой причине они не способны были увлечь юношу, совсем недавно прибывшего из другой провинции. Кроме того, Пикассо обнаружил, что анархистские доктрины, которые в большей степени соответствовали его инстинктивным устремлениям, теряли искренность, когда исходили из уст богатого дилетанта вроде Русиньола, — ведь он, затевая подстрекательский разговор, не рисковал абсолютно ничем.

Однако слова молодого анархистского писателя Жауме Броссы обладали гораздо большим весом. Он призывал к «отважному антиснобизму в искусстве и жизни», который неизбежно нанесет поражение «буржуа и филистерам». В январе 1893 года этот бунтарь написал в журнале «L'Avenue» («Авеню»): «Человек... начинает говорить и действовать по-настоящему, когда он не в состоянии больше допускать никаких помех для своих философских рассуждений; и коль скоро это возвеличение индивида имеет место, никакой миф, идол или сущность — божественная или человеческая — не способна ничего более противопоставить абсолютному высвобождению индивидуальности. Теории этого рода квалифицируются некоторыми людьми как подрывные, но на самом деле негативный дух воссоединяется в них с духом позитивным, который таким образом возрождается и вновь обретает свою утраченную силу». Сорок лет спустя этот завуалированный боевой клич отозвался мощным эхом в замечании Пикассо: «Мои произведения — это суммарная формула разрушения».

Именно в подобных теориях таится зародыш тех убеждений, которые много лет спустя, когда разразилась гибельная гражданская война 1936 года и идеалы интеллектуалов Барселоны оказались под угрозой, подвигнули этих людей связать свою судьбу с республиканцами и разделить их участь. Эти же убеждения побудили Пикассо объявить о своей солидарности с борцами за свободу Испании. Когда революции, диктатуры и войны стали фактами, он не захотел сохранять свою олимпийскую независимость.

Положение Пикассо среди друзей из таверны «Четыре кота» установилось очень твердо и прочно. По словам одного из завсегдатаев, он, «как говорили, был необщителен, но отличался редкостной меткостью в суждениях. Те, кто его знал, сразу же становились его поклонниками или же врагами». Проницательное остроумие Пикассо могло быть разрушительным, но он также обладал способностью смеяться до слез над добрыми шутками. Среди живописцев младшего поколения самыми близкими его друзьями стали художник Себастия Жуньер-Видал, с которого он сделал множество рисунков, «энергичный и очень талантливый» Нонель, коллекционер Карлос Жуньер, скульптор Маноло Хуге, братья Анхел и Матеу Фернандес де Сото, Ревентос — автор странных и причудливых сказок, поэт Жауме Сабартес, а также Карлос Касахемас, которому суждено было вскоре стать спутником Пикассо во время его первого посещения Парижа.

Таверна «Четыре кота» просуществовала всего шесть лет, но на протяжении своей недолгой жизни завоевала великолепную репутацию — не только из-за художников, которых привлекала ее особая атмосфера, но также благодаря кукольным представлениям Утрилло и концертам, которые давали в ней такие выдающиеся молодые музыканты, как Альбенис, Гранадос и Морера. В 1903 году, после того как Русиньол уехал в Париж, папаша Ромеу женился на английской девушке, замечательнейший портрет которой написал Пикассо, бросил таверну на произвол судьбы и целиком отдался своей страсти к езде на велосипеде. Хотя ему и повезло в любви, в делах он не преуспел и несколько лет спустя умер в бедности от туберкулеза. Его таверна будет помниться благодаря той бурной и блистательной жизни, которая кипела вокруг нее и которую почтил своим незабываемым присутствием юный Пабло Пикассо.

В этом круге молодых интеллектуалов сила духа отнюдь не всегда сопровождалась богатырским здоровьем. Отдаленные примеры Бодлера, Верлена и Рембо убедили поколение перелома веков, что художник непременно должен быть жертвой бедности и болезней. Бедность ни в коем случае не казалась чем-то необычным, да и болезнь являлась банальностью, и больной терпел ее гордо, особенно если это был туберкулез или какая-нибудь венерическая хворь, которые несли с собой некую романтическую ауру. Наибольшая вероятность заразиться подобными болезнями существовала у тех, кто был полон решимости жить неистово и бурно, не задумываясь о последствиях, и кто потом принимал с гордостью столь сомнительную награду. Эти же люди охотно пробовали наркотики, преследуя задачу еще сильнее подстегнуть работу воображения. Цель была в их глазах достойна любой цены, и ради нее они готовы были пожертвовать всем прочим.

Примечания

1. Помимо всего, черная кошка — это бодлеровский символ из его знаменитого сборника стихов «Цветы зла» (1857). — Прим. перев.

2. Джон Буль — в литературной и политической карикатуре эта фигура обычно персонифицирует Англию или английский характер. Его изобрел шотландский математик и врач Джон Арбетнот в 1712 г. — Прим. перев.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница