Возвращение в Париж

Существует некоторая путаница относительно точной даты возвращения Пикассо в Париж весной 1901 года, но собственный его рисунок, на котором запечатлено, как он прибывает туда в сопровождении своего друга Жауме Андреу Бонсонса, изображает их обоих стоящими рядом на перроне. Фоном для них служат мост, запруженный всевозможным транспортом, Эйфелева башня и проходящая мимо парижская дама. Бородатый Бонсонс в клетчатом кепи несет дорожную сумку, а Пикассо держит под мышкой трость и большой портфель. То, что оба они плотно укутались в пальто, — из-под полей черной шляпы Пикассо видны, фактически, только его глаза да всклокоченные черные волосы, — говорит о том, что погода стояла все еще холодная.

В портфеле лежали рисунки, которые Пикассо задолжал Маньячу. Он решил не посылать ему писем с объяснениями, а вместо этого явиться самому и получить взамен 150 франков, которые, в принципе, ему было положено получать каждый месяц. Маньяч при виде своего новоприобретенного протеже пришел в восторг, осыпал того всеми дарами гостеприимства и предложил разделить с ним собственный небольшой апартамент в доме 130 на бульваре Клиши. Квартирка эта располагалась на верхнем этаже, а ее окна глядели на юг поверх макушек платанов, которыми была обсажена широкая аллея. Жилище состояло из двух комнат, причем ту, что побольше, на протяжении следующих нескольких месяцев предстояло занимать Пикассо.

Не только благодаря описанию, которое нам оставил Сабартес, но также и по двум сохранившимся картинам Пикассо мы можем получить представление о том, каков был интерьер этой комнаты и что за вид открывался из ее окна. Холст, получивший название «Бульвар Клиши», написан в свободном импрессионистском стиле. Высокие здания на углу рю Дуэ, отражающие вечерний солнечный свет, хорошо просматриваются поверх голов людей, которые немногочисленными группками фланируют в тени деревьев по широкому бульвару. Внизу, под окнами мансарды, раскинулся широкий проезд, где много свободного места и где всегда кипит жизнь. Но если взглянуть на другое полотно Пикассо, то становится очевидным, что внутри мансарды было очень тесно, а вся многообразная жизнь художника протекала на крохотном пятачке.

Эта вторая картина называется «Голубая комната» — по той простой причине, что в ней повсеместно преобладает голубой цвет: стены, тазик для умывания, кувшины для воды, мебель, тени на постельном белье и вокруг окна — все в ней сплошь голубое. Глядя на эту картину, мы видим, что мансарда была не только мастерской, но одновременно также гостиной, спальней и ванной, — словом, универсальным жилищем, которое Пикассо зачастую делил со своей моделью или с друзьями. На стенах над кроватью висят картины: морской пейзаж и еще одно живописное полотно — весьма точная копия афиши, на которой Тулуз-Лотрек изобразил танцовщицу Мэй Мильтон¹. На маленьком овальном столике помещается ваза с цветами. Но в картине не видно ни одного из двух стульев, упоминаемых Сабартесом в качестве завершающей детали меблировки, равно как не видно и беспорядка, который, как он нам сообщает, нарастал с каждым днем, так что на полу громоздился всевозможный, в основном художественный, хлам. Все, что каким-либо образом попадало на верхний этаж, преодолев шесть пролетов лестницы, оставалось валяться там, где это бросили, и всякий раз, когда возникала необходимость очистить стол для еды, основную часть лежавшего сверху хлама сбрасывали на пол. Стены сплошь подпирали холсты, которых становилось все больше и больше — их просто приставляли друг к другу. Однако на той картине, где Пикассо запечатлел свою обитель, ни одного из этих полотен нет, и это наводит нас на мысль, что картина либо была написана прежде, чем беспорядок достиг столь подавляющих размеров, либо чувство порядка, доминировавшее в творчестве Пикассо, властно подчинило себе весь замысел картины, так что изображенное не вполне соответствовало действительности.

На самом деле, для Пабло беспорядок служил гораздо лучшей питательной почвой для взращивания его идей, нежели безупречность опрятно убранной комнаты, где ничто не нарушает равновесия и ни одна вещь не выбивается из общего строя. Как только предмет обретает некое предназначенное ему место, он теряет свою независимость и становится частью декоративного убранства или утилитарной схемы. Но если вещь остается лежать там, куда она попала по одной лишь воле случая, то она с большей вероятностью способна привлечь наше внимание и заставить зрителя признать ее самодовлеющий смысл. Наблюдательный глаз находит преимущество в том, что для большинства людей выглядит обычной неряшливостью. Однажды, навещая уже знаменитого Пикассо в его квартире на рю ла Боэти, я случайно заметил, что большое полотно Ренуара, которому досталось место над камином, висит криво. «Оно лучше смотрится, когда висит именно так, — сказал он. — Если вы хотите убить картину, достаточно повесить ее красиво на гвоздик, и вскоре вы вообще не будете ее видеть — абсолютно ничего, кроме рамы. Когда картина висит нелепо, вам видно ее лучше».

Примечания

1. Эта «английская мисс», не блиставшая ни красотой, ни талантом, выступала в Париже лишь один сезон на маленькой, непримечательной сцене, а затем отбыла в Нью-Йорк и канула в небытие. Мильтон запомнили исключительно благодаря искусству Тулуз-Лотрека, увековечившего ее в картине «Мулен-Руж», а также на афише, которая, возможно, предназначалась для ее турне по Соединенным Штатам. — Прим. перев.