Макс Жакоб

Выставка в галерее Воллара, пусть даже она понравилась всего лишь нескольким критикам и коллекционерам, послужила для Пабло источником новой дружбы. В галерею был приглашен некий молодой человек, безупречный цилиндр и традиционная светская элегантность которого служили весьма эффективной маскировкой его крайней бедности. Макс Жакоб — поэт, живописец и художественный критик, родившийся в Бретани в еврейской семье, — был поражен блистательностью творений молодого и никому не известного иностранца. Много лет спустя он описывал, каким образом между ними завязалась та необыкновенная дружба, начало которой было положено в тот самый день и которой суждено было продлиться до самой смерти Жакоба, наступившей в 1944 году в нацистском концентрационном лагере: «Во время его большой и самой первой выставки я, будучи профессиональным художественным критиком, впал в такое изумление при виде его работ, что тут же выразил в нескольких словах свое восхищение Амбруазу Воллару. И в тот же день я получил от М. Маньяча, который тогда заботился о материальных делах Пикассо, приглашение посетить его. Уже в тот первый день мы оба почувствовали друг к другу большую симпатию». Затем Макс Жакоб продолжает: «Его окружал рой бедных испанских художников, которые сидели на полу, чем-то питаясь и беседуя. Он писал по две или три картины в день, носил, как и я, цилиндр и проводил вечера за кулисами тогдашних мюзик-холлов, рисуя портреты звезд... Он не слишком-то хорошо говорил по-французски, а я совсем не знал испанского, но мы обменялись крепким рукопожатием».

С того момента дружба объединила этих двух людей, во многих отношениях непохожих между собой, но сумевших найти друг в друге прочное и инстинктивное взаимопонимание¹. Макс Жакоб, как подлинный мистик, был человеком, которым владели несокрушимая жажда наслаждений и компенсирующее ее сознание греха, то и дело вынуждавшее его к покаянию, строжайшим епитимьям и к позывам окончательно отказаться от мира в стенах монастыря. Вдобавок, он был наделен чувствительностью, откликавшейся болью и в поэзии, и в живописи на ту же человеческую драму, что мучила душу молодого испанца. Андре Билли, друг Макса Жакоба, описывает его характер следующими словами: «Злость, изобретательность, жадность, меланхолия, ирония, сладострастие, жажда совершенства, жестокость, непристойность — все, что угодно, кроме невинности, простоты, беззаботности, искренней веселости, серьезности и неспособности к пониманию. Соблазнительно было бы добавить — кроме святости и праведности, коль скоро я положился бы только на свои самые отдаленные воспоминания».

Во время первой же их встречи был запланирован ответный визит, и Макс с энтузиазмом приветствовал неистовую толпу испанцев, когда те явились в его маленький гостиничный номер. Благодаря этому неожиданному знакомству «l a bande» («банда») Пикассо завербовала в свои ряды нового члена — того, кто привнес с собой элемент французской культуры, которой им прежде недоставало. В комнатах, герметично запечатанных от холода и заполненных дымом, Жакоб до глубокой ночи читал им стихи — свои собственные, а также поэтов XIX века — Бодлера, Верлена и Рембо, почти им неизвестных, хотя они и были о них изрядно наслышаны. Языковые барьеры стремительно таяли под наплывом их энтузиазма и его красноречия.

Примечания

1. Инстинктивная симпатия Пикассо к Жакобу делает художнику честь, поскольку Жакоб был, пожалуй, первым евреем, с которым он столкнулся, а в Испании тех лет антисемитизм имел прочную четырехсотлетнюю традицию — с момента изгнания евреев из этой страны. — Прим. перев.