Когда вновь наступило лето, Пикассо, вместо того чтобы в очередной раз поехать в Испанию, внезапно остановил свой выбор на Сере — маленьком, полном очарования городке у подножия Пиренеев на французской их стороне. Обнаружил его Маноло, который жил там много лет, а в канун войны, вспыхнувшей в 1914 году, эта местность стала духовным домом кубизма. На здешних узких улочках толпятся в тени гигантских платанов спустившиеся с гор крестьяне вместе со своими мулами, и когда они проходят мимо поросших мхом фонтанов и переполненных террас кафе, колокольчики на шеях у мулов отзываются эхом. За чертой города, посреди сочной зелени орошаемых лугов, абрикосовых рощ и виноградников, его друг Франк Авиллан купил маленький заброшенный монастырь, где уже давно поселился Маноло. Это было благородного вида сооружение XVIII века, со всех сторон окруженное большим садом, в котором росло множество старых деревьев; сад этот орошался потоком, сбегающим с гор. Пикассо поселился тут вместе с Фернандой и занял весь первый этаж. Четыре или пять комнат, великолепных по размеру и пропорциям, с широкой, выходящей в парк террасой предоставляли ему полный простор для работы. Сере располагался достаточно близко к границе, что обеспечивало регулярный взаимообмен между тамошним населением и испанскими горцами с их анархистскими теориями правосудия и свободы, которые принадлежали к тому же разряду и были ничуть не менее пламенными, нежели теории, знакомые Пабло с юных лет, когда он жил в Барселоне.

По обеим сторонам гор обитала одна и та же раса — каталонцы, и Пикассо имел возможность познакомить своих французских друзей — Брака и Макса Жакоба, присоединившихся к нему уже на месте, — со своими земляками, с которыми он был тесно связан родством — если не крови, то духа. Несмотря на то что Макс Жакоб по сути своей был создан для парижской элегантности, он быстро акклиматизировался в этой глухомани и даже начал наслаждаться безостановочными хорами лягушек и соловьев, не дававших ему спать. Максу удалось обаять пожилых буржуа, с которыми он встречался в кафе, своей изысканной беседой, а также гороскопами, помогавшими ему заработать несколько франков.

Практически каждый вечер на террасе Гранд-кафе, расположенного на главной улице городка, можно было увидеть целую группу художников и поэтов, приехавших из Парижа, чтобы провести длинные и неизъяснимо приятные летние дни в компании их друга, чьи темные проницательные глаза, казалось, поминутно совершали открытия и поглощали новый материал, столь необходимый для его творчества. Этого человека одинаково часто можно было застать то угрюмым и сдержанным, то остроумным и неожиданно ласковым. Пришельцы решительно контрастировали с местным населением вольностью в одежде, присущей им самим, веселой цветастостью нарядов, в которых красовались их подруги (все сплошь без чулок), а также разнообразием акцентов, с какими они говорили. Их беседы почти никогда не бывали скучными. Если замечалась хотя бы малейшая тенденция в данном направлении, Пикассо погружался в упорное молчание и начинал что-либо рисовать на мраморной столешнице, чтобы развлечь спутниц и жен своих друзей. Одним непрерывным росчерком пера он изображал животных, птиц или лица знакомых людей. Таким способом он мог нарисовать кого угодно, причем даже вверх тормашками — так, чтобы человек, сидящий напротив, видел портрет прямо перед собой. Даже самые консервативные из здешних жителей очень быстро стали относиться к приезжим с пониманием и лишь слегка удивлялись, когда Пикассо просил о таких необычных вещах, как тяжелый красный занавес из лавки мясника — он хотел им украсить свою мастерскую.

Пикассо оказался единственным среди своих друзей-художников, кто располагал достаточными деньгами, но это не имело особого значения, поскольку в те времена жизнь во французской глубинке была дешевой, а владелец гостиницы считал себя хорошим другом художников. В течение последующих трех лет, пока не разразилась война, в числе тех, кто добровольно выбрал Сере местом летнего изгнания, оказались наряду с Маноло и его женушкой Тототтой¹ еще и композитор Деода де Северак, Брак, Макс Жакоб, Кислинг, Пичот, Эрбен, Хуан Грис, Авиллан, а позже и Матисс. Пикассо приезжал сюда несколько раз, но Фернанда сопровождала его только в первой поездке. Ему многое нравилось в этом патриархальном быте — погода, теплые морщинистые лица стариков, здоровые, хорошо сложенные девушки, горные пейзажи и разнообразие растительности, окружавшей прочные каменные строения маленького городка. Но прежде всего, здесь имелось достаточно места для работы в восхитительно комфортной обстановке и, — коль скоро ему того хотелось, — компания едва ли не самых интересных и забавных из его друзей. Не было ни малейшей причины, по которой Пикассо не должен был чувствовать себя тут счастливым, хотя обычные удовольствия, по сути, не представляли для него никакого интереса, а сколько-нибудь длительное состояние безмятежного счастья было для него вообще невообразимым.

Среди картин, созданных в Сере за время этого первого посещения, пейзажи вновь очень редки. Один из них, впрочем, является вполне кубистическим по стилю, и это несмотря на то, что искореженные тени на стенах зданий написаны мелкими коротенькими мазками, напоминающими скорее о живописной манере пуантилистов. Здесь характерно полное отсутствие цвета, но даже без него данная картина все равно вызывает в воображении глубокие затененные улицы небольшого городка. За исключением этой единственной работы, ни в одной другой нет и следа деревенских радостей Пикассо. Вместе с Браком он был поглощен дальнейшими открытиями в создании языка кубизма. Две картины — «Бутылка рома» и «Aficionado» («Любитель») — являются примерами того, как происходило становление новой жесткой дисциплины. Разрушение объекта стало окончательным. В трехмерной композиции, составленной из элементов, на которые расчленен объект, он все еще поддается распознаванию, но лишь благодаря кое-каким подсказкам. В обоих случаях жирные заглавные буквы, образующие собой части соответствующих слов, служат якорями, привязывающими картину к ее теме.

«Поэт» и «Аккордеонист» — еще два больших полотна, написанных в Сере. В обоих случаях всю середину холста заполняет единственная фигура, представляющая собой нечто вроде ромба. Понять намерения художника с первого взгляда совершенно невозможно. По поводу «Аккордеониста» поговаривают, будто первый его владелец, американец, любовался им на протяжении многих лет, пребывая в уверенное-ти, что у него на стене висит пейзаж. Нет причин, по которым нельзя наслаждаться картиной неправильным образом, но если мы стремимся к тому, чтобы уяснить намерения художника, то кубистическая картина обычно должна содержать в себе некий ключ к разгадке или путеводную нить. В данном случае на картине — именно в том месте, где и следовало бы их ожидать, — отчетливо видны складки мехов аккордеона. Кроме того, можно распознать и кресло — благодаря спиральным завиткам подлокотников, выглядывающим из-за некой структуры в форме обелиска, которая как раз и является телом музыканта. Можно находить удовольствие в беглых экскурсиях по этим причудливо изломанным поверхностям независимо от того, каким образом они были скомпонованы, но особое удовлетворение получаешь, когда проникаешься ощущением величественности этой монументальной фигуры, полной чувства собственного достоинства, и осознаешь ее убедительную реальность во времени и пространстве.

Примечания

1. Эта внешне интересная женщина с необычным сиплым голосом и взрывным темпераментом много лет поддерживала с Пикассо самые добрые отношения. Она была из Бретани, но не приняла ценностей своей родовитой семьи и уехала в Париж, где работала официанткой в баре и там познакомилась со своим будущим мужем. — Прим. перев.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница