Осенью 1913 года Пикассо создал одну из тех работ, которые в последующие годы выделялись среди других его картин данного периода как пророческие, поскольку они предвосхищают новые тенденций развития. Речь идет о большом холсте, на котором в ограниченную палитру аналитического кубизма было позволено вторгнуться охряным и фиолетовым тонам. У этой картины было несколько названий, но обычно ее именуют «Женщина в сорочке» (или «Женщина в кресле»)¹. Когда-то мне изрядно повезло — я смог одолжить эту картину на несколько месяцев, после того как ее с энтузиазмом восприняли сюрреалисты и продемонстрировали на своей лондонской выставке 1936 года в качестве великолепного и могучего примера фантастического искусства. Это творение и в самом деле было настолько мощным, что одна из приятельниц, приглашенная тогда погостить в моем доме и жившая у меня в течение месяца, жаловалась, что картина вызывает у нее кошмары и подвергает опасности будущность ребенка, которого она в то время ждала. Меня тоже глубоко тронуло указанное полотно. Оно непосредственно связано с действительностью, и в нем очень много чувственного. В своем рассказе об этой картине, сделанном после двадцатилетнего с ней знакомства, Поль Элюар живописал ее в следующих словах: «Громадная скульптурная глыба женщины, сидящей в кресле, огромная голова, похожая на голову Сфинкса, груди, приколоченные гвоздями к грудной клетке, — все это чудесным образом контрастирует... с мелкими чертами ее лица, с завитками волос, восхитительной подмышкой, тощими ребрами, воздушной нижней юбкой, мягким и удобным креслом, ежедневной газетой».

В этой картине были вызваны к жизни новые и тревожащие соотношения между абстракцией и чувственностью, между возвышенным и банальным, между абсолютными геометрическими формами и тонкими аллюзиями на наши врожденные органические реакции. Я был тронут не только тем, каким образом воссоздано на полотне это большое тело обнаженной женщины, написанное в уже знакомых мне телесно-розовых, сероватых и фиолетовых тонах, или мягкостью, с которой охватывают ее со всех сторон подлокотники кресла, обнимая и защищая фигуру сидящей дамы. Я полюбил не только пещеристые глубины, обрамляющие мощный вертикальный столб в центре картины, вокруг которого выстраивается окутывающая его аура женского тела, по виду напоминающая яйцо или матку, и кульминацией которого является каскад темных волос. Временами кажется, что из-за этой роскошной гривы верхняя часть картины превращается в морской пейзаж. Но, кроме всего, меня часто преследовал образ этих приколоченных гвоздями грудей, которые свисают подобно зубам спермацетового кита, нанизанным на ожерелье фуджийского короля; этот образ прорастал во мне ощущениями нежности, восхищения и жестокости.

Благодаря мастерскому владению линией и композицией эротическое содержание этой картины, почти невыносимое в законченности подразумеваемых им значений, одновременно несет в себе груз поэтической метафоры. Весь многогранный акт творения воплощен в одной-единственной символической фигуре сидящей женщины, окруженной предметами повседневного быта; газета и кресло предстают как окутывающая ее материя нашего будничного существования. Мечта и действительность встречаются в одном и том же монументальном высказывании.

Примечания

1. Бытует и общее название «Женщина в сорочке, сидящая в кресле». — Прим. перев.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница