Как «маклюэнизм» стал модой

В различных областях жизни мода проявляет себя неоднозначно. Но есть сфера, где всегда вторжение моды оказывается кощунственным, где мода неразлучна с профанацией, — это область идеологии, политики, научного знания. Известно, с каким сарказмом говорил Ленин о «моде на марксизм», которая хотя и способствовала в какой-то мере популяризации марксистской литературы, но по сути была извращением боевого, научного мировоззрения пролетариата.

Модные поветрия в идеологии потому и возникают и какое-то время «держатся», что они выступают в ответ на действительную, невыдуманную потребность. Поэтому задача исследователя-марксиста состоит в том, чтобы выявить, какая именно потребность вызвала к жизни данную «модную» реакцию. При этом не следует смешивать модность с подлинной популярностью той или иной идеи, учения, теории. Популярной идея становится поскольку содержит формулировку целей, отвечающих подлинно жизненным интересам и потребностям большинства людей (средства и методы ее донесения согласуются именно с этой целью). Такого рода идеи и такого рода механизм их распространения и имел в виду Маркс, когда говорил, что, овладевая массами, идеи становятся материальной силой.

Модность же, проникающая в идеологию, напротив, связана с игнорированием действительных, реальных, важнейших жизненных потребностей масс. В модной концепции эти потребности искажаются и преподносятся в виде трансформированных. В связи с этим модность зачастую возникает тогда, когда та или иная идея используется, независимо от ее действительного содержания и смысла, в совершенно определенных, узкоклассовых интересах. В этих случаях мода приспосабливает для своих целей серьезную доказательную концепцию, но извращает ее, игнорируя смысл, лежащий в самой основе этой концепции. Спекулирование на учении, которое в своем неизвращенном виде отвечало подлинно массовым чаяниям, — это один из путей создания идеологической моды.

Существует целый ряд исторических ситуаций, в силу которых возникает мода на ту или иную концепцию. Описание всех возможных случаев не входит в нашу задачу. Можно лишь наметить границы этого ряда: от извращения идей, подлинно научных и вместе с тем отражающих реальные массовые потребности, до создания концепций, ориентированных на модность изначально, собственно задуманных как модные.

При этом в любом случае проникновение моды в сферу идеологии становится, видимо, неизбежным в пору, когда общество переживает идейный кризис и большинство людей испытывает чувство глубокого разочарования в идеалах и ценностях, инфляция и утрата которых оказывается невозместимой. В условиях острого кризиса социальных идей, испытываемого современным буржуазным миром, мода выступает в качестве незаменимого инструмента манипулирования общественным сознанием и общественным мнением, создавая необходимую для господствующего класса видимость поисков «новых рубежей», иллюзию «серьезного» идеологического осмысления и разрешения социальных проблем. Пусть предлагаемые идеалы и ценности так и остаются «фетишами на час» и очень скоро обнаруживают свою беспочвенность, нежизненность, — «модная» идеология, превращающая главное во второстепенное, оперирующая софизмом вместо доказательств, приноравливающаяся к сиюминутным нуждам людей вместо того, чтобы попытаться найти объяснение и выход действительно насущным потребностям человеческого существования, собственно, на большее и не рассчитывает. При этом модная идеология приноравливается к конкретной социальной ситуации — проблема, которой нам и хотелось бы коснуться в данной статье.

Современная Америка предлагает в этом смысле неоценимый эмпирический материал: ее модные идеологи, сменяющие друг друга с поразительной быстротой, на краткий миг обретают популярность кинозвезд и, достигнув апогея известности, уступают место следующим «пророкам».

Рекомендуем:

Do you need reliable Carpet Cleaning in Kensington London? Hire our low cost carpet cleaners in Kensington London for all your cleaning needs; we offer high quality Carpet Cleaning services at pocket-friendly prices. We offer BIG savings on your current cleaning bill with no compromises on the quality of the cleaning service you receive when hire us!

Мы остановимся на одном из них, сравнительно мало известном советскому читателю и весьма показательном для рассматриваемой нами темы. Речь идет о Маршалле Маклюэне.

В 1969 году Маршалл Маклюэн получил золотую медаль, которой раз в три года награждаются наиболее известные общественные и научные деятели в англосаксонских странах. Американская пресса отчеканила и пустила в оборот фразу, которая дает представление об ажиотаже вокруг этого имени: «Все его критикуют, и — все его цитируют».

Маклюэн обрел известность несколько лет назад, когда ему исполнилось пятьдесят три года. На его одежду уже давно не влияли веяния моды; привычки ничем не отличались от свойственных людям его возраста. По шкале экстравагантности он был бы близок к нулю. Однако этого скромного университетского преподавателя немногочисленные приверженцы уже называли «дельфийским магом», «интеллектуальной кометой Запада», «верховным жрецом электронных джунглей», «оракулом»... Окончив университет в Канаде, Маклюэн начал преподавать филологию студентам университета штата Висконсин и параллельно приступил к исследованиям по теории массовой коммуникации. В 1951 году выходит первая его книга — «Механическая невеста», через восемь лет вторая — «Гутенберговская плеяда», в 1963 году третья — «Как понимать массовые средства», после чего Маклюэн, дотоле неизвестный канадский профессор, вдруг приобретает популярность поистине сенсационную. Об этом свидетельствует посвященная Маклюэну книга американского публициста Тома Вулфа, которая называется «А вдруг он и вправду тот, кем кажется, то есть крупнейший мыслитель после Ньютона, Дарвина, Фрейда, Эйнштейна и Павлова?». Это было в 1966 году; начиная с этого момента теорию Маклюэна обсуждают на специальных конференциях, он читает лекции главам «Дженерал электрик», «Интернэшнл бизнес мэшин» и Пентагона, по нему защищаются докторские диссертации. Литература о нем, выпущенная с 1967 по 1970 год, достигает около четырехсот статей и книг.

Прежде чем мы обрисуем ситуацию, в которой Маклюэн приобрел имя едва ли не самого модного автора на Западе, кратко передадим основное содержание созданной им концепции. Это сделать необходимо уже потому, что расчет на «модность» реализуется параллельно и в выборе предмета исследования и в применяемой аргументации.

Маклюэн предпринял попытку обратиться к первоосновам бытия и познания, рассматривая форму последних в отрыве от их содержания. Более того, он доказывает правомерность рассмотрения бытия не в содержательном, а в чисто формальном аспекте. При этом жизненные формы для него — «любая техника, производящая продолжение человеческого тела, от одежды до счетной машины». Например, колесо рассматривается как форма продолжения ноги, книга — как форма продолжения глаза, одежда — форма продолжения нашей кожи, электрическая сеть — форма продолжения нашей нервной системы и т. д. Применяя этот общий принцип к рассмотрению истории цивилизации, Маклюэн исследует те сведения («сообщения») цивилизации, которые могут нам доставить сами ее структуры.

Если согласиться, говорит он, что колесо, книга, электрическая сеть, одежда и любое другое явление цивилизации есть «продолжение» нас самих, то бросается в глаза такой важный факт. В то время как меняются моды на одежду, контексты книг, грузы, несомые колесами, и т. д., — сама форма колеса, книги или обычая надевать нечто поверх кожи, как и множество других окружающих нас форм, не менялась, повторяясь из века в век. Эти формы оказывали на человека неисследованные воздействия. Каковы же эти воздействия?

Для того чтобы это выяснить, Маклюэн вводит предположение, по которому человек рассматривается им как существо, в течение всей истории цивилизации непрерывно занятое «выведением наружу» своих собственных чувств в форме различных технологий и обратным «введением внутрь» этих своих созданий с целью поддерживать между ними равновесие и гармонию. Это требует разъяснения ввиду неопределенности выражений, свойственной Маклюэну как «мессии».

Известно, что человек ориентируется в окружающем мире с помощью пяти чувств — зрения, слуха, вкуса, обоняния и осязания, которые находятся в определенном соотношении между собой. Господствующее положение при этом занимают глаза как орган и зрение, как способ познания мира. Вот эту привычную истину Маклюэи подвергает сомнению. Так было не всегда, утверждает он. Господствующим органом чувственной и социальной ориентации в дограмотном обществе, по его утверждению, было ухо: «услышать — значит, поверить». Первобытного человека правильней представлять скорее прислушивающимся, чем приглядывающимся. Приспосабливаясь к слуху, все остальные чувства «переводили» свои впечатления на язык речи, благодаря чему система чувств человека все более определялась слухом, приобретала акустическую форму выражения. При этом чем значительней менялось соотношение пяти чувств в пользу слуха, тем... менее осознанным становилось воздействие на человека самого слуха как средства общения: человек был буквально загипнотизирован гипертрофией одного из пяти «познающих» каналов. То было своего рода оцепенение, шок.

В подобный шок поверг человечество следующий после речи алфавит. Алфавит привел к катастрофическим последствиям для «слухового» мира, ибо он перевел в форму зримых символов мельчайшие элементы языка — звуки. Будучи как бы «продолжением» зрительной функции, алфавит в любом обществе понижал роль других чувств: слуха, осязания, обоняния и вкуса.

Далее. Развитие книгопечатания в столетия, последовавшие за открытием печатного станка, еще во много раз усилило письменный, то есть, по Маклюэну, «зрительный», уклон. Линейно расположенный, стандартный, единообразно воспроизводимый печатный шрифт настолько ускорил движение информации, что в человеческой системе чувств глаз становился все более доминирующим органом. В результате этого западное общество, например, вынуждено было перестроить системы типов социального поведения, поставив в центр новые, так называемые «визуальные» модели. Словами Крессиды — героини шекспировской драмы «Троил и Крессида»: «теперь ошибка нашего глаза стала руководить нашим умом» — Маклюэн подчеркивает способность «зримого», то есть письменного или печатного, слова дробить цельную социальную личность. Не только личность, но и в прошлом более целостный труд стал дробиться на все Йолее узкие обособленные специальности...

Так Маклюэн пытается «исторически» объяснить, а тем самым и оправдать неизбежность раздробленности современной жизни и самой человеческой психики. То есть, отрешившись от «содержательного» аспекта развития человеческого бытия и познания, он вообще освобождает себя от необходимости оперировать такими понятиями, как «классовая борьба», «формы собственности», «производство» и т. п. Объяснение социальной природы того или иного общества, понимание хода развития цивилизации осуществляется через осознание «жизненных форм», в которых протекает общественный процесс. Упор делается не на социальные условия, а на эволюцию сменяющих друг друга «систем технологий», имеющую своей причиной изменения в «балансе чувств».

Казалось бы, эта теория ни на какое изменение реальности не претендует. Маклюэн и сам говорит лишь об одном: следует «наблюдать за происходящим, сохраняя чувство юмора». Более того, он пишет: «Если Маркс предлагал объяснить мир, чтобы его изменить, то я предлагаю наблюдать изменяющийся мир, чтобы его объяснить».

Итак, создается впечатление о призыве к статус-кво. Однако Маклюэн не стал бы модным, если бы звал к бездействию. И он зовет — к «чувственному» воссозданию цельной личности. Чтобы понять, что имеется в виду, надо обратиться к таким особенностям маклюэнизма, которые одновременно помогают представить некоторые истоки его модности.

Маклюэн относится к числу «специалистов» по изменениям, «пророков» или «оракулов» — оптимистов. В отличие, скажем, от создателей мрачных антиутопий Хаксли или Оруэлла, Маклюэну судьба цивилизации не кажется безнадежной. Его концепция подразумевает возможность «слияния» некогда распавшейся целостности. Более того, он уверяет, что это «слияние» должно произойти в самом ближайшем будущем. Историческое развитие процесса познания, по концепции Маклюэна, ознаменуется периодом синтеза всех человеческих каналов восприятия с акцентом на два канала: слух и осязание. Эта модель познания делает восприятие предметов и явлений целостным. В своих внешних проявлениях, пишет Маклюэн, наша культура в основном все еще движется по направлениям, заложенным в прошлом веке. Но наша внутренняя жизнь все чаще приходит в столкновение с этими механическими моделями, она является целостновсеобъемлющей. Причинно-следственные связи, утверждает далее Маклюэн, характерные для прежних эпох, уступают такому способу познания мира, в основе которого лежат образные модели, создаваемые комплексом человеческих чувств, ощущений.

Мысль не новая. Уже классики марксизма отмечали, что в ходе человеческого развития «чувства непосредственно в своей практике стали теоретиками». «Первая посылка теории познания несомненно, — подчеркивает В.И. Ленин, — состоит в том, что единственный источник наших знаний — ощущения».

Однако Маклюэн гипертрофировал роль ощущений, обратив их на сферу социальных явлений, на ту сферу, где чувственные ощущения неприменимы. В свое время об ученых, пытавшихся свести содержание общественных процессов к непосредственной чувственной осязаемости, Маркс писал: «Стоимость... товаров тем отличается от вдовицы Квикли, что неизвестно, с какой стороны за нее приняться. В прямую противоположность чувственной грубой осязаемости... товарных тел, в стоимость... их не входит ни одного атома вещества природы. Вы можете ощупывать и разглядывать каждый отдельный товар, делать с ним что вам угодно, он как стоимость... остается неуловимым». Игнорируя Маркса, Маклюэн из своей «теории» выводит предсказание, что метод образного, чувственно-осязательного познания в настоящее время становится основным типом научного познания и что художники, артисты, писатели и т. п. в ближайшие годы будут широко работать в сфере науки, едва ли не на первых ролях. По Маклюэну, тогда как обыкновенные люди и специалисты наблюдают прошлое, люди с художественным типом восприятия видят настоящее и поэтому могут быть использованы для научного предвидения.

Связанные с этим выводом предвидения Маклюэп делает самые неожиданные и разнообразные: в области секса и в области национальных отношений, в области судьбы больших городов и в военной сфере. И все они опираются на теории перегруппировки человеческих каналов восприятия. И такие «прогнозы» широко рекламируются в качестве научных в прессе, по радио, по телевидению.

Ясно, что Маклюэн использует в своем воздействии на аудиторию какие-то действительно существующие «механизмы». Что это могут быть за механизмы?

По мере развития специализации растет и потребность в интеллектуальном синтезе, в познании жизни как целого. Множество людей в современной Америке остро чувствуют недостатки узкоспециализированного типа образования. И — шире — образованная часть населения высокоразвитых стран в целом переживает острую нехватку именно идей, синтезирующих познание. Поэтому, при прочих равных, легче и быстрее в центре внимания оказывается мыслитель, предлагающий синтез и новый ракурс рассмотрения жизни в целом. Ведь Маклюэн создал учение о формах, претендующее на принципиальную лепку мировоззрения. Естественно, она попала на почву, тем более благоприятную для популярности, что научно-техническая революция привлекла внимание не только специалистов, но и всего массового общества к предмету маклюэновских исследований — темпу и формам изменений окружающей действительности. Множество людей ощущают сейчас необходимость в точном знании, может быть, в науке о возможных формах приспособления человека к быстро меняющейся реальности.

В лице Маклюэна мода в широком смысле слова, к чему бы она ни относилась (на города, танцы, автомобили и так далее — иными словами, появление нового, сопротивление ему и приспособление) приобрела своего специального исследователя. И с точки зрения завоевания популярности это оказалось для него решающим. Начав с разоблачения оглупляющей системы рекламы, Маклюэн, чтобы быть точнее, скажем: поздний Маклюэн, сам оказался одним из вещателей, излюбленных рекламой и беззастенчиво рекламирующих самих себя.

Не избежавший обвинения со стороны критиков в том, что его книги полны бесконечных повторений и «надоедают», Маклюэн ответил им, объясняя сам свой «прием»: «Недоумение и недовольство читателя — это то, что испытывает образованный человек, когда его подвергают операции натаскивания, заучивания или зубрежки. Между тем, когда вы что-то учите наизусть, повторение является совершенно естественным процессом. Но уровень каждый раз другой».

Характерно, что модный пророк избегает строго логичных цепей доказательств и лишь намечает их немногими и при этом часто краткими суждениями. Крайнее выражение этой формы популяризации — «пробы» Маклюэна. Пробами он называет сжатое в формулировку суждение о каком-либо предмете. Фактически они представляют собой нечто вроде афоризмов. Маклюэн объясняет свои «пробы» тем, что, если бы он останавливался и развивал их, у него никогда не хватило бы времени продолжать основную линию своей мысли. Приведем примеры маклюэновских «проб»:

— «Культуры — это наборы сенсорных предпочтений» (Маклюэн здесь имеет в виду свою теорию об акценте на тот или иной сенсорный, то есть воспринимающий канал в тот или иной период цивилизации).

— «Сообщением является само средство». (В этой «пробе» Маклюэн имеет в виду то место своих умозаключений, где говорится о формах объективной реальности — формах колеса, книги, обычаев одеваться и т. д. — как носителях информации, которая почти целиком осталась за бортом знаний ввиду того, что люди в основном изучали содержания, несомые различными формами.)

Каждая такая «проба» предваряется несколькими абзацами размышлений. Каждая повторяется многократно, «вколачивается» в голову. Благодаря этому модное учение оставляет ощущение нагнетания нескольких мыслей, гипнотизирующих и самим повторением, и остротой, и неожиданностью поворота. Дразнящих малой доказанностью.

Да, на домысливание рассчитывает любая теория. Однако при этом творцы идей, оставивших заметный след в истории, опирались на четко аргументированные «несущие конструкции». Все дело в том, каков стержень, или основа, концепции, которая предложена человеку, чтобы он се «достраивал». Ею у Маклюэна является его гипотеза ступеней развития человеческой цивилизации, последовательных превращений одной технологии в другую, схема, обрисованная пунктиром «проб». Именно о «пунктире», как о непременном свойстве всего, что модно, Ф. Дишер — исследователь моды — говорил:

«Одно из общих свойств, которому должна подчиняться мода, — быстрота и отрывочность движения. Мы стремимся подчинить себе материю, и нам некогда.

Точно так же, как говорить длинно и растянуто, нам нет времени драпироваться в плащи»....

Эта мысль, высказанная более века тому назад, верна и сейчас по отношению к модным идеям.

Маклюэн использует самые разнообразные формы самопопуляризации, в частности такую известную в репертуаре модных идеологов, как эпатирование. Элемент эпатирования явственно ощутим, когда он говорит о коллегах-ученых или называет американскую радиотелевизионную элиту «технократическими идиотами», хотя он и работает на них.

Вместе с тем успех идей Маклюэна связан с его критичностью по отношению к «высшим ценностям» общества, в котором его концепция возникла. В свое время К. Маркс и Ф. Энгельс описывали критику «изнутри» буржуазного общества: по существу пасквиль, наполовину отголосок прошлого — наполовину угроза будущего, «подчас поражающий буржуазию в самое сердце своим горьким, остроумным, язвительным приговором, но всегда производящий комическое впечатление полной неспособностью понять ход современной истории».

Критика Маклюэном общества — своего рода иллюстрация этих слов. Он точно улавливает психологию текущего момента — общее настроение всеотрицания в современной западной социальной ситуации. Чтобы стать модным, ему приходится по крайней мере замахиваться на современные ему общепринятые ценности. Для Маклюэна эти ценности, по его словам, «не имеют значения», он симулирует объективность и беспристрастие, явно импонирующие его доверчивой аудитории.

Один из почитателей Маклюэна директор Школы коммуникаций при Фордхемском университете Д. Калкин пишет: «Маклюэн — исследователь реальности, а не ценностей буржуазного мира. Его интересует истина, и он ее обрисовывает, показывая, что «это не хорошо и не плохо, просто это так, и все».

Калкин сочувственно добавляет: «Подобно сократовскому расшатыванию исходных догм, истина может раздражать своих жертв, она может также показаться путеводным маяком всем скептикам... Мне кажется, что она в состоянии вызвать здоровую реакцию, способную превратить уродливых американцев в красавцев, лишить культуру элиты всякого блеска и, наконец, сделать всех нас более человечными».

Итак, массовый потребитель одобряет отрицание ценностей. С другой стороны, концепция Маклюэна играет на стремлении науки дать, а массовой аудитории получить целостную картину истории, поэтому Маклюэн развертывает свою «всеобъясняющую» схему на большом количестве исторических фактов, психологических, антропологических и эстетических теорий, статистических данных и чужих философских умозаключений. При этом совершенно закономерным с точки зрения тяги к модности представляется то, что все, подлежащее анализу, он рассматривает в «ключе» будущего, сопровождая при этом мнимомногозначительные выкладки неумеренным рекламным трюкачеством.

Например, его книга «The Medium is the Massage», выпущенная в 1968 году, состоит на две трети из фотографий развлекательного характера и рисунков. На оставшейся части книги — стихи, проза в виде всего нескольких или даже одной фразы, а бывает, и одного слова на целом листе, — оно бросается в глаза; иногда буквы разнесены в пространстве так, что собрать их — ребус, и, кроме того, встречаются места, которые можно прочесть, только воспользовавшись зеркалом.

При этом Маклюэн декларирует невовлеченное «клиническое» наблюдение, поскольку — он цитирует Томаса Элиота — «чем больше мы вовлекаемся, — тем меньше осознаем». Однако фактически Маклюэн стремится воздействовать не столько на разум, сколько на чувства аудитории, подыгрывая ее амбиции, любопытству, скуке, невежеству, «искусственно усиливая эмоциональную сторону, когда ему нужно протащить какое-нибудь неправильное или недосказанное суждение».

Он и сам это признает: «Точность... приносится в жертву большей степени внушения. Миф — вот способ осознания всем обществом причин и следствий... Наша техника заставляет нас жить мифически».

Чтобы импонировать самой радикальной части своей аудитории, Маклюэн доверительно сообщает, что в его рассуждениях отсутствуют не только научные выводы теории познания, но — и теории сознания:

«У меня нет теории сознания. Но это ничего не значит».

Почему это «ничего не значит» для Маклюэна, претендующего на научное осмысление действительности в целом, западной цивилизации, в частности, и проблемы личности в буржуазном обществе, конкретно? Потому что, как утверждает модный мыслитель, делая следующий шаг, после Маркузе, к отказу от идеи изменения буржуазного общества:

«Величайшая цель — не иметь цели. Это приводит человека в согласие с природой, позволяет ему действовать так, как она».

Как именно действовать, не имея цели? Маклюэн поучает: «Принцип нашего времени... — воздерживаться от решений — прием, открытый в XX веке».

Как «ученые» экзерсисы, так и социальные рекомендации Маклюэна уничтожающей критике подверг, в частности, С. Финкельстайн, однако разоблаченные трюки иллюзиониста послужили идейной основой следующему «факиру на час» Альвину Тоффлеру.

Не требует дополнительных комментариев то обстоятельство, что ему, как и Маркузе и Маклюэну, помогли стать модным те, кто пытается понять, «чем дышат» массы в Соединенных Штатах, более половины населения которых составляют люди моложе 30 лет.

Альвин Тоффлер, подобно его предшественникам, оказался модным, отразив настроения определенной части молодежи, и, с другой стороны, — требования «взрослой» — деловой Америки, которая пытается регулировать духовную жизнь мятущейся молодежи. Если Маркузе в какой-то мере отразил настроения стихийного бунтарства, свойственные битничеству, и если Маклюэн, в определенной степени, явился проекцией мировоззрения хиппи с их тягой к жизни «в мифе», то Тоффлер оказывается ближе к попыткам социальной адаптации посттинейджеров.

Тоффлер продолжил линию Маркузе — Маклюэн. Для него Маркузе входит в число «ненавистников будущего», которые «создают мрачную картину будущего, где люди представляются как бездумные создатели-потребители, окруженные стандартизованными благами, обученные в стандартизованных школах, вскормленные на диете стандартизованной массовой культуры и вынужденные вести стандартизованный образ жизни.

«Напрасно, — пишет Тоффлер, — эту тему утраты выбора повторяют все, вплоть до судей Верховного суда, бульварных писак и философов-экзистенциалистов».

«Все они, — продолжает он, — исходят из силлогизма: система наука — техника способствует стандартизации, следовательно, человек будет все более утрачивать свободу выбора». Но в действительности, по Тоффлеру, дело обстоит совсем иначе, чем думают угрюмые критики: люди если и будут страдать, то — от парализующего избытка выбора. Ибо, по его мысли, «...лишь примитивная техника связана со стандартизацией. В недалеком будущем разнообразие будет стоить не более, чем унификация». И Тоффлер одобрительно цитирует Маклюэна — своего предтечу:

«Когда автоматизированное электронное производство достигнет полного развития, не будет разницы в изделиях производства, будь то миллион различных или совершенно одинаковых предметов. Единственным лимитом производства и потребления станет человеческое воображение».

Базируясь на мифотворчестве Маклюэна и отрицая социологический антиутопизм Маркузе, Тоффлер предрекает «грядущую футурофобию с заточением ученых (вместо евреев) в концлагеря. — Характерно, — добавляет он, — что один из лозунгов, написанных на стенах Парижа восставшими студентами, гласил: «Смерть технократам!».

Добавление, на наш взгляд, далеко не случайное. Именно так, играя на настроениях одной части массовой аудитории и — устрашая другую, Тоффлер запускает в ход свое «решение» кризисной ситуации буржуазного общества.

Неизбежен, говорит он, переход от системы, удовлетворяющей материальные потребности, к экономике, целью которой является «психическая удовлетворенности человека. «Проблемы, которые возникают в связи с этим, лишат значимости великий конфликт XX века — конфликт между капитализмом и коммунизмом».

Здесь, как и у Маклюэна, мы видим все тот же уход от подлинных проблем современности, попытку подменить их надуманными психологическими парадоксами типа: «Проблема состоит не в том, может ли человек пережить регламентацию и стандартизацию, а в том, сможет ли человек пережить свободу».

Так намечается содержание идеологической моды, так сказать, «вперед» на «оракула», который, эксплуатируя растерянность и неосведомленность своей аудитории, обещает сменить успевшего пообветшать модного пророка Маршалла Маклюэна.