Со времени своего возвращения с окраин Арагона Пикассо непрерывно и с возрастающей энергией продолжал заниматься живописью. Прежде всего, у него оставался ненасытный аппетит к рисованию, который держал художника в состоянии лихорадочной возбужденности на протяжении целого дня. Его рука, обладавшая поразительной точностью, постоянно переводила на бумагу все, что попадало в поле зрения жадных глаз. В этюдниках Пикассо содержится невероятное разнообразие зарисовок боя быков, уличных сцен, этюдов с изображением ломовых лошадей, портовых грузчиков, людей в лодках, тореадоров, нищих, извозчиков; тут же сохранилось множество набросков, сделанных в кабаре, танцевальных залах, в кафе и публичных домах. До нас дошло совсем не много пейзажей и городских ландшафтов, открывающихся с верхних этажей домов, несколько обнаженных женских фигур, а также большое количество портретов и карикатур его друзей, значительная часть которых — бородатые представители богемы, изображенные с большой живостью и энергией, причем эти рисунки наверняка имеют чрезвычайное сходство с оригиналами. В этих же этюдах много портретных зарисовок членов семьи Пикассо: вот его сестра, нарисованная с нежным чувством привязанности в тот момент, когда она, стоя перед туалетным столиком, расчесывает волосы или же специально позирует ему, сидя на стуле; либо его отец, высокий, бородатый, изящный и сдержанный. Встречаются и другие этюды, где молодой художник тщательно изучал свое же лицо в зеркале или в собственном воображении видел себя стоящим на улице среди друзей. С самых ранних лет Пабло отнюдь не удовлетворялся тем, чтобы видеть себя только как перевернутое слева направо отражение в стекле, и с беспокойством стремился узнать, как он выглядит в глазах других, изучая для этого свою собственную внешность со всех ракурсов. Пикассо знал себя и умел описывать то, что знал. Порой он получал массу удовольствия, придавая самому себе абсурдный вид. Тем самым какое-нибудь происшествие, ранившее его гордость, могло быть благодаря удачной карикатуре превращено в веселый повод для смеха. Однажды Пикассо нарисовал пастелью сцену в вестибюле борделя, где изобразил себя, со шляпой и тростью в руке, оправдывающимся неведомо в чем перед чудовищной старой каргой, восседающей на кушетке. Но он не оставил нам никаких разъяснений, почему ему пришлось это делать.

В дополнение к моментальным наброскам с натуры сохранились спорадические этюды для композиций в классическом стиле — больших полотен в традиционном духе, сюжеты для которых предлагал ему отец или отцовские коллеги. Но желание превращать эти замыслы в крупномасштабные картины у Пикассо быстро пропадало, а даже когда у него и возникал соблазн взяться за тему вроде «Тайной вечери»¹, дело ни разу не заходило дальше предварительных эскизов. Существовал, однако, один сюжет, который никогда не переставал его интересовать. Бой быков — сцена, полная драматизма, изобилующая бурными и яростными телодвижениями людей и животных, оживляемая яркостью цветов, резкими контрастами между солнечным светом и тенью, а также всегдашней истерией толпы. Казалось, для него арена, подобно драгоценной камее, вмещала в столь малом пространстве и ограниченном времени все дела и поступки, все страсти и страхи, присущие повседневной жизни. Притягательность арены была для Пикассо необоримой. «Люди думают, — говорил он мне, — что в те времена я писал картины боя быков уже после того, как сама коррида была закончена. Ничуть не бывало, я писал их накануне и продавал первому встречному, чтобы заиметь достаточно денег на покупку билета».

Кое-какие этюды и эскизы, которые создавались им в те годы и где он все еще не был полностью свободен от ученичества, являют собой свидетельство преобладающей сентиментальности, свойственной вообще тому времени. Однако под кистью юного Пикассо слезливые сюжеты вроде бедной молоденькой женщины в каморке на чердаке, стоящей на коленях возле колыбели больного ребенка, обретали новое звучание, достигаемое благодаря напряженности позы женщины и суровости всей атмосферы. Даже в этом возрасте Пикассо способен был не поддаваться воздействию самых душераздирающих сцен. В одном из этюдников, который находится теперь в барселонском музее Пикассо, есть рисунки с изображениями людей, умирающих в больнице; эти наброски демонстрируют выдающуюся способность объективного наблюдения. Бедность, тревоги и болезни — все это было для молодого художника реальностью, которую он вносил в свои творения, и по мере того, как сила Пикассо росла, эта реальность жизни вновь, причем с возросшей убедительностью, проявилась в тех его картинах голубого периода, где запечатлены нищие или, к примеру, полуголодные матери с младенцами на руках.

Посмотрев на эскизы и картины, выполненные на протяжении этих ранних лет в Барселоне, мы обнаруживаем у Пикассо признаки углубившегося понимания им живописи других художников. Стили, которые привлекали его в наибольшей мере, независимо от того, принадлежали они прошлому или настоящему, как правило, оставались неизвестными в академических кругах либо отвергались ими с презрением. Уже в Мадриде на него произвела глубокое впечатление живопись Эль Греко, а тот интерес, с которым Русиньол и Утрилло относились к творчеству этого великого мастера, побуждал Пикассо рассматривать его картины с еще большим восхищением. В рисунках Пабло, выполненных рашкулем, вроде «Старика с больной девочкой», ясно просматривается столь характерная для Эль Греко удлиненность голов и конечностей, которую Пикассо позаимствовал у него, приспособив для себя.

Мигель Утрилло был историком искусств, а также художественным критиком, исповедующим весьма прогрессивные идеи. Он много путешествовал по Италии, а дома открыл для себя Хугуэта — каталонского художника-примитивиста. Интерес Пикассо к готическим и романским фрескам, а также к полихромной скульптуре, которой изобиловала Каталония, берет свое начало как раз с того периода, когда энтузиазм Утрилло по отношению к этим художественным явлениям достиг наивысшей точки.

Примерно в то же время в творчество Пикассо проникло еще одно плодотворное влияние. Барр проводит мысль о том, что именно Касас, «умный и плодовитый художник, продолжатель линии Стейнлена и Тулуз-Лотрека... вдохновлял Пикассо и привил ему влияние великих французских рисовальщиков конца столетия задолго до того, как молодой художник увидел их работы в Париже». Кроме того, благодаря репродукциям в таких журналах, как «Gil Blas» («Жиль Блас»), «Studio», а позднее «Assiette au Beurre» («Тарелка с маслом»), «Rire» («Смех») и «Simplicissimus»², он очень многое узнавал о живописцах второго ряда, живущих во Франции, Англии и Германии.

Примечания

1. Соответствующий набросок имеется.

2. Известный немецкий сатирический еженедельник. — Прим. перев.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница