Среда 20 октября 1943
Стол, еще вчера покрытый пылью, тщательно вымыт. Каталоги, брошюры, книги, пачки писем протерты, подобраны по размеру и сложены в аккуратные стопки. Появляется Пикассо: он с удовольствием рассматривает мое удивленное лицо.
ПИКАССО. Всю прошедшую ночь я опять искал свой фонарик... Терпеть не могу, когда кто-то таскает мои вещи. И поскольку мне хотелось выяснить все до конца, я стал разбирать эту кучу на столе. Может, фонарик завалился куда-нибудь вглубь? Поэтому я все почистил, навел порядок...
БРАССАЙ. А фонарик?
ПИКАССО. Нашел... Он оказался наверху, у меня в туалете.
У Пикассо в городе дела, и он уходит. Вскоре появляется какая-то женщина с тщательно перевязанным пакетом под мышкой. Она хотела бы видеть Пикассо «лично», чтобы показать ему кое-что, для него безусловно интересное... Если нужно, дама готова ждать до вечера...
Когда через пару часов Пикассо возвращается, она развязывает пакет и достает оттуда небольшую картину:
— Господин Пикассо, — говорит она, — позвольте показать вам одну из ваших старых работ.
И Пикассо, который всегда волнуется при виде своих давно потерянных из виду картин, растроганно рассматривает небольшое полотно.
ПИКАССО. Да, это Пикассо... Подлинник... Я написал это в Йере, где проводил лето 1922-го.
ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА. Могу я попросить вас поставить на ней свою подпись? Владеть настоящим Пикассо, но без подписи автора обидно, согласитесь! Когда люди видят эту картину у нас, им может прийти в голову, что это копия...
ПИКАССО. Меня постоянно просят ставить подпись на старых полотнах... Это смехотворно! Ведь я всегда метил свои картины тем или иным способом. И были времена, когда я ставил свой знак на обороте картины... Все мои произведения эпохи кубизма, примерно до 1914 года, помечены моим именем на обратной стороне рамы... Я знаю, что гуляет история о том, будто бы в Сере мы с Браком решили не подписывать больше свои картины... Но это не более чем легенда! Просто нам не хотелось ставить подпись поверх полотна, чтобы не нарушать композицию. Скажу больше: я и впоследствии, по той или иной причине, иногда метил свои картины с изнанки. И если вы не видите моей подписи и даты, мадам, значит, они под рамой...
ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА. Но если эта картина ваша, господин Пикассо, не будете ли вы настолько любезны, чтобы поставить на ней свою подпись сейчас?
ПИКАССО. Нет, мадам, исключено! Если я подпишу ее сейчас, то совершу подлог. Это будет моя подпись 1943-го, перенесенная на полотно, написанное в 1922-м... Нет, мадам, сожалею, но я не могу ее подписать...
Дама, смирившись, упаковывает своего Пикассо, а мы продолжаем разговор о подписях. Я спрашиваю, как получилось, что он принял фамилию своей матери: Пикассо.
ПИКАССО. Так меня звали друзья в Барселоне... Эта фамилия казалась всем более необычной, более звучной, чем Руис. Скорее всего, я ее принял именно поэтому. А знаете, что привлекало меня в этой фамилии? Думаю, что сдвоенная «с» — для Испании это редкость... Ведь Пикассо — имя итальянского происхождения, вы же знаете. А имя, которое ты носишь и считаешь своим, имеет большое значение. Вы представляете меня, носящего фамилию Руис? Пабло Руис или Диего-Хосе Руис? Или Хуан-Непомуцен Руис? Ведь при рождении мне дали множество имен, я даже не знаю, сколько именно... С другой стороны, обращали ли вы внимание на сдвоенную «с» в фамилиях Матисс, Пуссен, Таможенник Руссо?..
И тут Пикассо спрашивает, не по той ли самой причине — из-за сдвоенной «с» — я выбрал для себя военный псевдоним Брассай?
— Так назывался мой родной город в Трансильвании, — объясняю я, в его названии есть сдвоенная «с», но возможно, это обстоятельство тоже повлияло на мой выбор...
Из букв алфавита большая «S» самая грациозная.
«Интересно, что же такого, будоражащего воображение, есть в линиях буквы S, чью эстетическую мощь художники давно испытали на себе, причем до такой степени, что английский живописец Хогарт в своей книге «The Analysis of Beauty»1 превозносит ее очертания как самые совершенные, и называет их «линией красоты»? На выполненных им самим гравюрах, иллюстрирующих книгу, он приводит множество примеров ее влияния, которое прослеживается в контурах человеческого тела, в формах цветка, в гармоничной непринужденности складок на драпировке, в изящном силуэте мебели» (Рене Юиг, «Могущество образа»).
Пришел еще один посетитель: поэт Жорж Юнье. Он где-то нашел одну из старых картин Пикассо, написанную гуашью, и хочет ее купить:
— Это одна из самых прекрасных вещей, сделанных гуашью: деревенский праздник, все танцуют — и женщины, и мужчины. За нее просят сто пятьдесят тысяч франков...
ПИКАССО. Вообще-то это не так дорого! Я ее хорошо помню. Я написал ее в Хуан-ле-Пен. Там изображен праздник на Леринских островах, в Санта-Маргарите... Там были и старики... И все танцевали почти нагишом... Здорово, да? Я советую тебе ее купить... Это будет выгодная сделка...
Жорж Юнье уходит покупать картину. Я показываю Пикассо свои двадцать «округлостей»: серию обнаженной натуры, сделанную десять лет назад. Все тела — сплошные изгибы и выпуклости. Пикассо раскладывает их на полу.
БРАССАЙ. Восторг у меня вызывало сходство женского тела с сосудом, музыкальным инструментом или каким-то плодом. Искусство Кикладских островов буквально проникнуто этим ощущением: женщина предстает в образе скрипки... Меня очень удивило то, насколько самый большой фрукт — морской кокос — похож на женские ягодицы и низ живота...
ПИКАССО. Огромный кокосовый орех, о котором вы говорите, и правда самый странный фрукт, который мне встречался... А мой вы видели? Его мне подарили. Сейчас принесу...
И Пикассо приносит гигантский орех. Тот, что у меня, не очищен, его скорлупа имеет зернистую структуру и покрыта волосками. Его орех — гладкий, на нем видны все нити жизни экзотического леса.
ПИКАССО. Вы правильно делаете, что рассматриваете отдельные части женского тела. Это захватывающее зрелище...
Он начинает рассматривать моих «ню», преображенных в пейзаж. Очертания тела совпадают с рельефом окружающей природы — холмами и долинами, — что очень занимает Пикассо. Изгибы тела плавно переходят в холмистую местность. Пикассо замечает, что на некоторых фото шероховатость кожного покрова — «гусиная кожа» — напоминает шкурку апельсина, зернистую структуру камня или сеточку, которую образует наблюдаемая издалека поверхность бурного моря... Одна из выгодных сторон фотографии состоит в том, что она дает возможность такого приближения к натуре, которое делает подобные вещи видимыми. Дальше мы говорим о камнях: песчаник, гранит, мрамор...
ПИКАССО. Мне кажется странным, что людям пришло в голову делать статуи из мрамора... Я понимаю, что можно что-то увидеть в корнях дерева, в трещине на стене, в расколотом камне, в гальке... Но мрамор? Его режут кусками, и на срезе нет никакого рисунка... Он не вдохновляет... Как Микеланджело сумел рассмотреть своего Давида в куске мрамора? Если человек начал фиксировать образы, то это потому, что он видел их вокруг себя уже почти сформировавшимися, они были буквально под рукой. Он различал их на костях, на неровных, шероховатых стенах пещеры, на куске дерева... Что-то напоминало ему женщину, что-то — бизона, а что-то еще — голову чудовища...
Мы углубляемся в историю первобытного общества...
БРАССАЙ. Несколько лет назад я побывал в долине Ле-Эзи, в Дордони... Мне захотелось увидеть наскальную живопись... Меня удивила одна вещь: каждое новое поколение, абсолютно ничего не зная о предыдущих, тем не менее обустраивало свои пещеры точно так же, как за тысячи лет до него... «Кухня», например, всегда находится в одном и том же месте...
ПИКАССО. В этом нет ничего удивительного! Ведь человек не меняется. Он сохраняет свои привычки... Это инстинкт подсказывает людям приспосабливать под кухню одно и то же место... Разве, чтобы заложить город, люди не выбирают одну и ту же местность? Под городами, во время раскопок, всегда находят другие города; под церквями — другие церкви и другие дома — под домами... Расы и религии могли меняться, но рынки, места обитания, паломничества, отправления культа всегда остаются одними и теми же. Вместо Венеры появляется Дева, но жизнь течет по-прежнему...
БРАССАЙ. Во время раскопок в Нижнем Ложери долины Ле-Эзи археологам пришла удачная мысль сохранить срез высотой в четыре или пять метров со следами слоев, с целыми тысячелетиями, ложившимися одно на другое... Как пирожное наполеон... И в каждом слое его «жильцы» оставляли свою визитную карточку: фрагменты костей, зубы, кремневые орудия... Одним взглядом можно охватить не знаю сколько тысяч лет истории... Это производит сильное впечатление...
ПИКАССО. А благодаря чему? Благодаря пыли! У земного шара нет уборщицы, чтобы сметать с него пыль... И она изо дня в день падает на землю и там остается... Все, что доходит до нас из прошлого, сохраняет пыль. Взгляните хотя бы сюда, на эту кучу — за несколько недель нападал толстый слой... На улице Боеси, в некоторых комнатах — вы же помните? — стали исчезать мои вещи: они оказались погребены под слоем пыли... А хотите я вам скажу? Если я всегда запрещал убирать в моих мастерских, подметать и стирать там пыль, то не только потому, что не хотел, чтобы трогали мои вещи... А главным образом потому, что надеялся на ее защиту... Пыль — мой союзник... Я всегда позволял ей ложиться там, где ей хочется... Это как защитный слой... Когда здесь или там нет пыли, значит, мои вещи кто-то трогал... И я вижу сразу: здесь кто-то был... И поскольку я постоянно живу рядом с пылью, можно сказать, в пыли, то предпочитаю серые костюмы: на них она не так заметна...
БРАССАЙ. Чтобы набрался слой толщиной в метр, понадобится тысяча лет... Римская империя погребена под землей на глубине всего двух-трех метров... В Риме, в Париже, в Арле пыль сохранилась в наших погребах... Доисторические слои еще более толстые. Если мы что-то знаем о первобытных людях — вы совершенно правы — это именно благодаря «защитному слою» пыли...
ПИКАССО. На самом деле мы знаем не так много... Что может сохраняться под землей? Камень, кость, бронза, слоновая кость, иногда глиняная посуда... Но никаких деревянных изделий, ни тканей, ни кожи... И это сильно искажает наши понятия о первобытных людях... Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что самые красивые предметы каменного века были из кожи, из ткани и особенно из дерева. То есть каменный век должен был бы называться деревянным... Из негритянских изваяний сколько сделано из камня, кости или слоновой кости? Примерно одно на тысячу! А у первобытного человека слоновой кости было не больше, чем у негритянских племен... Скорее всего, даже меньше... У них должны были быть тысячи деревянных идолов, и все это исчезло...
БРАССАЙ. А вы знаете, Пикассо, что земля сохраняет лучше всего? Греко-римские деньги... Я был на раскопках в Сен-Реми, где откопали греческую деревню... Так там ковырнешь один раз лопатой — и обязательно найдешь монетку...
ПИКАССО. Это невероятно, сколько в земле римских монет! Можно подумать, что у римлян были дырявые карманы... Они сеяли свои монеты везде, где ходили... Даже в полях... Должно быть, надеялись, что прорастут...
БРАССАЙ. Раскопки всегда напоминают мне момент, когда разбивают форму, чтобы вынуть из нее статую... В Помпеях отливку произвел сам Везувий. Дома, люди, животные оказались в один момент заключены в эту кипящую оболочку. Видеть эти тела, сведенные судорогой, захваченные смертью врасплох, — это потрясает. Я видел их в стеклянных ящиках в Помпеях, в Неаполе...
ПИКАССО. Дали был буквально одержим картинами этих чудовищных слепков, мгновенным концом жизни, оборванной катаклизмом... Он мне рассказывал об одной своей идее — муляж площади Оперы, где было бы здание театра, «Кафе де ла Пэ», дорогие проститутки, автомобили, прохожие, полицейские, журнальные киоски, торговцы цветами, фонари, уличные часы, которые продолжают идти... Представьте себе все это в гипсе или в бронзе и в натуральную величину... Какой кошмар! Если бы я мог сделать такое, то выбрал бы Сен-Жермен-де-Пре: кафе «Флор» и «Дё Маго», пивная «Липп», Жан-Поль Сартр, официанты Жан и Паскаль, г-н Бубаль, кот и светловолосая кассирша... Какой великолепный, какой ужасающий муляж мог бы получиться...
Примечания
1. «Анализ красоты» (англ.). — Примеч. перев.
