Человеческая комедия

«Человеческой комедией» принято называть графический цикл из 180 рисунков и пятнадцати больших литографий, сделанный Пикассо в конце 1953 — начале 1954 года, в течение всего двух-трех месяцев. Этот цикл открывает новый этап в духовной биографии художника. Его мотивы, образы, настроения и сама манера рисунка — легкая, играющая, предельно свободная — потом варьируются в течение многих лет; возникают и новые мотивы в близкой тональности. Поэтому названию «Человеческая комедия» (не имеющему отношения к Бальзаку) невольно хочется придать расширительный смысл, распространив его на позднее творчество Пикассо.

Некий сдвиг происходит в мироощущении старого мастера в тот момент — по-видимому, совпадающий со временем создания упомянутого цикла, — когда он примиряется с приходом старости и приемлет ее как новую фазу жизни. Бывает старость ипохондрическая, бывает равнодушная, охлажденная. Старость Пикассо-художника мудра, снисходительна, иронична. Теперь в его работах появляется какое-то дразнящее лукавство. Можно подумать, что теперь он принимает жизнь менее серьезно, хотя не менее увлеченно, — созерцает ее с улыбкой, как прощальный, под занавес, парад героев спектакля, когда они уже наполовину «вышли из роли».

Уже в «Войне» и «Мире» он неожиданно перенес всемирную драму на подмостки балагана — впрочем, нисколько не ослабив ее значительности. А затем его любимыми героями снова становятся комедианты. Он открывает в себе нечто родственное Чарльзу Чаплину и, как этот великий комедиант, обнаруживает склонность «Schmerz äussern als Scherz» — выражать боль шуткой. Он вышучивает и саму старость.

Теперь в его композициях появляется новый персонаж — маленький гротескный человечек с большой головой — не то безбородый гном, не то состарившийся клоун, не то добродушный евнух, а иногда он похож на жирного смеющегося буддийского божка. Человечек стоит или сидит рядом с красивой молодой девушкой и смотрит на нее умильно, втихомолку посмеиваясь, бессильно вожделея. Эротическое больше не отождествляется у Пикассо с чудовищным, скорее — со смешным.

Примерно половина листов «Человеческой комедии» посвящена давней теме: художник и модель. Мы помним, что в серии «Ателье скульптора» терзания гениального ваятеля, стремящегося уловить тайну «живого», выражались в тонах героико-драматических. Прошло двадцать лет. Теперь извечная драма художника, конфликт искусства и жизни трактуется более заземленно и саркастично, поскольку сюда привносится тема «профессионального кретинизма» — ирония над человеком, уткнувшимся носом в мольберт и продолжающим упорно, тупо штудировать все ту же обнаженную модель, разгадывать все ту же обветшавшую загадку. Годы проносятся над его головой; он не замечает, что состарился за своим занятием, прирос к стулу, стал хил, немощен и горбат; не замечает, что перед ним уже вовсе не та модель: она или тоже состарилась, или на месте классической обнаженной сидит современная пикантная девица. Иногда она очаровательна — тогда печален контраст между ее живым очарованием и унылым усердием старого педанта. Однако нельзя сказать, что Пикассо просто рисует карикатуры: его отношение к одержимому художнику более сложно, более лично. На некоторых листах мы видим дряхлого старца, рисующего обнаженную старуху: тут есть что-то жалкое и вместе с тем своеобразное величие. Величие постоянства, презрения к разрушительной работе времени. Богатым спектром чувствований переливается серия «Художник и модель» (продолжающаяся и сейчас), каждая композиция дает новый отлив, вносит новый оттенок. Есть насмешливые, есть просто смешные, есть нежные, есть и трагические. Напомню одну, сделанную уже в 60-х годах в технике акватинты: мастерская художника погружена в густой сумрак, и смутно, едва различимо, стертыми массами виднеются сам художник и его модель, застывшие, оцепеневшие — мертвые?

Но эти мрачные звучания сравнительно редки у позднего Пикассо. Более характерны настроения, выраженные в сюжетах «игры с масками» — все в том же цикле 1953—1954 годов. Новое воплощение идеи непрерывной изменчивости, непрерывной превращаемости всего живого. Здесь она развернута в образах грациозной, отчасти фривольной буффонады, проказливой игры эльфов. Вспоминается «Сон в летнюю ночь», озорной лесной дух Пэк, который все перепутал, все поменял местами. На воздушных рисунках Пикассо обнаженные девушки и маленькие амуры, резвясь, прикрываются масками, но из-под бородатых и носатых масок видны лукаво смеющиеся юные лица. Маски сменяют, масками обмениваются. Под маской старика скрывается ребенок. Вечно возрождается детство, вечно возобновляется юность.

Охотно и часто Пикассо возвращается к тематике антибского комплекса и панно «Мир»: играющие на дудочке фавны, кентавры, резвые козы, веселые вакханалии. При этом он не перестает разнообразить способы выражения, открывать для себя новые техники, в которых по-новому интерпретирует свои любимые сюжеты. В последние годы его пристрастием становится цветная гравюра на линолеуме: листы большого формата, сочетания ярких локальных цветов, как стекол витража, упрощенные контуры, энергичные линии. Много работает он в манере силуэтных рисунков, напоминающих театр теней. Очень любит легчайшие экспромтные наброски цветными карандашами — разноцветные контуры, разноцветные штрихи, звездочки, кружочки, спирали. Так он рисует цирк, всадников, наездниц, клоунов, средневековых рыцарей, дам и пажей, серию гримасничающих «Курильщиков». Неистощимы его изобретения, его фантастические клоунады.

И вместе с тем у Пикассо неожиданно вспыхивает интерес к острохарактерному типажу, появляются даже черты «бытового жанра». В начале 60-х годов — кто бы мог подумать? — он делает цикл так называемых «Семейных портретов». Это с превеликим артистизмом и юмором исполненные стилизованные изображения традиционных старомодных семейств: чопорные дедушка и бабушка, родители, разряженные дети.

Труппа комедиантов, вынырнувшая из забвения и продолжающая свои странствия, пополняется новыми персонажами — среди них щеголеватый актер в костюме торреро с лихими ухватками современного молодого человека и маленькая закутанная старушка с суровым замкнутым лицом, которая, как молчаливая судьба, всюду сопровождает комедиантов. Комедианты, появляясь то там, то здесь, играют разные роли — англичанина-туриста, католического монаха. Или настоящие турист и монах замешиваются в бродячую труппу? Трудно решить — настоящие они или переодетые, ведь все это — человеческая комедия. Как в финале фильма Феллини, длится и длится причудливый парад-алле ее участников. Турист, монах, журналист, ковбой, кокетливая девушка, девочка с цветами, влюбленная пара, натурщица, профессор, добродушная толстуха с детьми, клоун, цирковой борец... Они встречаются друг с другом, мирно беседуют, соседствуют с фигурами фантастическими или пришедшими из других эпох и миров.

Вездесущие комедианты забредают и в античный мир. Или, вернее, в антично-испанский. Здесь они уже не действующие лица, а задумчивые зрители прекрасного «Танца с бандерильями».

Литографию «Танец с бандерильями» обычно рассматривают как одну из поздних и лучших реминисценций неоклассицизма Пикассо. Это редкостная по изяществу и благородству рисунка композиция. Тут, в отличие от большинства поздних работ Пикассо, нет никакой примеси гротеска, ни едкого юмора, ни деформаций. По характеру контурного рисунка этот лист близок «Метаморфозам» и перекликается с серией «Минотавра». Бандерилья — украшенное лентами копье, которым бандерильеры на арене раздразнивают быка; танец с бандерильями — поэтический образ бескровной корриды. Здесь коррида — извечная борьба мужчины и женщины, в которой мягкая сила женственности побеждает. Побежденный опускается на колено и склоняет перед победительницей маску быка, на этот раз укрощенного, кроткого, как телец. Этим умиротворенным аккордом Пикассо венчает тему, которая в его творчестве воплощалась так сложно, мучительно, порою в образах ожесточения и ярости.

Впрочем, она продолжается и дальше, остается темой с вариациями. Эротическое предстает в обликах трагического фарса, но человеческая преданность, привязанность, нежное восхищение с небывалой прежде открытостью выражаются в многочисленных портретах Жаклин Рокк — подруги поздних лет художника. Ни в одном портрете Жаклин не прорывается прежняя беспощадность и стремление развенчать, изобличить «вечно женственное».

Пикассо в своих произведениях никогда не бывает в прямом смысле автобиографичен, не говорит о себе: даже автопортретов у него мало, кроме тех, что относятся к ранним периодам. Тем не менее все его творчество — это дневник, продолжающийся из года в год, изо дня в день: дневник состояний духа. Исследователь, ничего не знающий о жизни Пикассо и знающий только его работы, мог бы по ним воссоздать сложную кривую его духовных странствий. Ему бы стало очевидно, что на переломе 50-х годов гнев Пикассо вытесняется иронией, непримиримость — снисхождением и надеждой, пафос разрушения — светом мира.