Алпатовские чтения 2001 года посвящены Пикассо и взаимоотношениям творчества великого мастера с культурой XX века. Эта тема выбрана не случайно. Никакому другому художнику не довелось сосредоточить в себе такое множество свойств и особенностей этой эпохи. Ни один другой деятель искусства XX столетия не сумел вызвать такие жгучие художественные страсти и так взволновать миллионы людей. Он всех заставил жить в напряженном ожидании новых непредсказуемых, ошеломляющих поворотов его творчества.

Художественная личность Пикассо уникальна. Если угодно, она приобрела значение некой модели мирового искусства XX века. Каждый волен поставить на это место любое другое имя. Для меня же Пикассо — это определяющая, знаковая фигура искусства прошлого века. Художник, единосущий искусству XX столетия!

Что, однако, значит Пикассо для современников начала нового XXI века? Прошло уже тридцать лет со дня смерти Пабло Руиса-и-Пикассо. Какую же работу ведет сейчас над его творчеством наше нынешнее художественное сознание?

Этот вопрос я задал себе в своей книге об искусстве XX века. Я писал об этом так: «Невольно задумываешься сегодня, в июле 1984 года, — кем станет Пикассо для новых поколений, которые, возможно, скажут — да помолчите вы о своем смешном старом Пикассо, у нас сейчас совсем другие заботы. Что, наконец, забудется и исчезнет из памяти, а что сохранится как несомненная ценность или как принадлежность прошлого»¹.

Понятно, что такие вопросы предполагают различные ответы. Один из них можно было бы выразить в следующем виде: творчество Пикассо было, есть и пребудет далее грандиозным явлением истории мирового искусства. Оно утвердилось также как незыблемая музейная ценность. Но при всем этом с некоторых пор искусство Пикассо потеряло значение для актуальных художественных процессов. Иначе говоря, Пабло Пикассо был и остался героем XX века, но не стал современником рубежа XX-XXI веков. Похоже, его искусство не наследуется в живом виде в XXI столетии, его опыт не прорастает в творческие движения нового столетия.

И право, нынешний филистер безо всякого трепета обозревает признанные творения мастера. Арт-прогрессиста наших дней может заинтриговать разве что феномен успеха Пикассо. Впрочем, еще при царе Горохе президент Академии художеств Александр Герасимов с гадючей завистью говаривал о пикассовском голубе мира: «Турмана нарисовал и миллион получил».

Но за всеми апокрифами и анекдотами, которыми обросла биография Пикассо, стоит еще один чрезвычайно важный вопрос. Дело в том, что в ходе XX века искусство раскалывается на два раздела. Один известен под названием «изящные искусства»; они представлены живописью, скульптурой, графикой и т.д. Второй раздел — это, условно говоря, новое, современное, или «другое искусство», безразличное к традиционным видам художественного творчества или отрицающее их вовсе. Художественный авангард XX столетия зародился в недрах «изящных искусств», но самоопределился уже в формах «другого искусства». Под его знаменами он отправился завоевывать художественные пространства XXI века.

Строго говоря, Пикассо не имеет прямого отношения к этим событиям конца XX и начала XXI века. Однако в свое время он остро пережил коллизию двух искусств. Когда в середине 1910-х годов появились первые изделия «ready made», положившие начало так называемому «другому искусству», художник бросил заниматься ассамбляжами и круто повернул к своему неоэнгризму. В этот критический момент он сделал выбор в пользу живописи, графики, скульптуры. Таков один из ответов на вопрос о творческой судьбе Пикассо.

Все это так, но в иной момент он легко мог предложить совсем другой, чуть ли не противоположный ответ. Тем самым Пикассо нередко ставил в глупое положение простодушную публику; он мог насмерть обидеть доктринера и всех на свете оглушить своим раблезианским смехом. Словом, Пикассо никогда не был неким гуру искусства XX века; не было у него и не могло быть своего учения! Это произошло потому, что творчество Пикассо развивалось совершенно так же, как и весь изменчивый, неустойчивый опыт XX столетия.

Так же неодолимо и бесцельно движется и сама история. И она, и искусство Пикассо, говоря словами Осипа Мандельштама, — «они идут в священном беспорядке».

Меньше всего Пикассо провозглашал идеалы и правила. Скорее, ему нравилось лукаво экзаменовать художественную современность XX века, так сказать, испытывать ее на прочность. То ли осознанно, то ли помимо своей воли он ощущал возможность искусства превращать в художественное явление все, к чему прикасается рука мастера. Но он же убеждался в неосуществимости эстетического преображения мира и человека. Доходя в своих исканиях до границы, отделяющей искусство от неискусства, и даже занося над ней ногу, он вновь возвращался в мир искусства.

Не случайно Пикассо были чужды те техницизмы, без которых никак не может обойтись «другое искусство», начиная с сантехники Дюшана и кончая новыми видео-, аудио-, компьютерными и другими средствами. Характерно, что через всю его жизнь прошла глубоко человечная тема «художник и искусство», «художник и модель». Кроме того, Пикассо прекрасно знал, что искусство — это отнюдь не только bellezza и sapienza, но также увлекательная игра искусства в искусство, формы в форму. Он даже оставил нам симпатичный перформанс: в ресторанчике музея Пикассо в Барселоне развешаны фотораскадровки, где показано — как мастерски, с каким вкусом Пикассо ест рыбу-дораду.

Но все-таки на коренные вопросы о природе искусства и его миссии Пикассо отвечал не перформансом, а так, как подобало ему — патриарху славного поколения Старых Мастеров XX столетия. Последние из них ушли из жизни в 1980-х годах. Но они остались как твердыни художественной культуры, как носители эстетической мудрости, обладатели критерия искусства вообще. Среди катаклизмов XX века Старые Мастера оставались самими собой и не изменяли искусству ради иных целей. Эти цели, а также события, поступки и настроения, пережитые в свое время великими мастерами, на глазах уходят в глухую тень перед лицом их произведений.

Пикассо довелось стать прямым участником борений прошлого столетия, но и здесь он действовал именно как художник. Он создал главную историческую картину XX столетия. Как бы строго не был составлен список величайших картин мира, в их числе непременно должна оказаться и «Герника». В ней, как и во всех этих картинах, за изображением всегда таится нечто такое, что не поддается окончательному, несомненному истолкованию. Нередко такие картины значат совсем не то, что пишется в их названиях. Право, что говорят слова «Примавера», «Менины», «Олимпия» и т.д.? Сами же картины свидетельствуют, что в них не просто представляется какое-то событие или разыгрывается какая-либо сцена. Здесь осуществляется многозначное, неисчерпаемое явление. Ясно, «Герника» Пикассо — это не воспроизведение трагического события, но образ трагедии XX века, а вернее, метафора всего катастрофического столетия.

Такие художественные произведения живут по своим собственным законам и обретают свою совершенную форму. Вероятно, это и есть высокая классика. Она возникает как олицетворение целой эпохи, а затем как бы отделяется от своего времени и получает сверхвременное значение. Именно эту классику искусства XX века создавал Пабло Пикассо. Таков едва ли не самый главный ответ на вопрос о прошлом, настоящем и будущем его творчества.

Я позволил себе предложить в качестве введения нашего сборника некоторые вольные рассуждения. Настала пора освободить место для авторов специальных исследований.

Примечания

1. Полевой В.М. Двадцатый век. M., 1989. С. 335.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница