Беседа с Мариусом де Зайас

Я не совсем понимаю, почему, говоря о современной живописи, так подчеркивают слово «искание». На мой взгляд, искания в живописи не имеют никакого значения. Важны только находки. Никому не придет в голову следовать за человеком, который, глядя себе под ноги, ждет, чтобы благосклонная судьба подбросила ему бумажник. Наше любопытство, наше восхищение вызывает только тот, кто нашел, все равно что, даже если он вообще ничего не искал.

Меня часто обвиняли в различных грехах, но самое необоснованное из этих обвинений, будто главной целью моей работы является искание. Когда я пишу, я хочу показать то, что я нашел, а не то, что я ищу. Одной лишь сознательно поставленной цели в искусстве недостаточно, или как говорят у нас в Испании: любовь надо доказать делами, а не словами. При этом принимается во внимание только то, что ты действительно совершил, а не то, что ты хотел совершить.

Мы все знаем, что искусство не есть истина. Искусство — ложь, но эта ложь учит нас постигать истину, по крайней мере ту истину, какую мы, люди, в состоянии постичь. Художник должен найти способ убедить других в правдоподобии своей лжи. Но, если в своем произведении он только показывает, как и что он искал, желая убедить нас в этой лжи, — он никогда ничего не создаст.

Идея исканий часто уводила живопись на ложный путь, и художник напрасно растрачивал свои силы, вдаваясь в чистое теоретизирование. Это, по-видимому, крупнейшая ошибка современной живописи, отравившая умы тех художников, которые не вполне осознают все положительные и определяющие элементы современного искусства, и побуждающая их пытаться изображать невидимое, то есть неизобразимое.

Современной живописи всегда противопоставляют натурализм. Хотел бы я знать, кто хотя бы однажды видел «натуральное» произведение искусства! Натура и искусство — вещи разные, а следовательно, не могут быть одинаковыми. С помощью искусства мы выражаем наше представление о том, что не является природой.

Веласкес дает нам представление о людях его времени. Разумеется, они были иными, чем он написал их, и все же мы не можем представить себе другого Филиппа IV, кроме созданного Веласкесом. Рубенс тоже написал портрет этого короля, но на его портрете мы видим совсем другого человека. Мы верим в Филиппа, созданного Веласкесом, потому что художник убеждает нас в том, что его Филипп — подлинный король.

Искусство всегда было искусством и никогда не было природой, начиная с первых художников, «примитивов», произведения которых столь явно отличаются от природы, и вплоть до тех, кто верил, будто природу надо изображать такой, как она есть (Давид, Энгр и даже Бугро). С точки зрения искусства существуют не формы конкретные и абстрактные, а только формы, ложь которых в большей или меньшей степени убедительна. Необходимость этой лжи для нашего духовного «я» не подлежит никакому сомнению, так как с ее помощью мы формируем наше эстетическое мировоззрение.

Кубизм ничем не отличается от прочих школ живописи. У них есть общие принципы и элементы. Тот факт, что кубизм долгое время не был понят, а многие и теперь еще не понимают его, ничего не доказывает. Я не могу читать по-английски, и английская книга для меня — это просто пустые страницы. Но это не значит, что английского языка не существует! Кого, как не себя, могу я винить в том, что не понимаю вещей, о которых ничего не знаю!

Часто мне приходится также слышать слово «развитие». Снова и снова просят меня объяснить, как «развивалась» моя живопись. Для меня искусство не имеет ни прошлого, ни будущего. Если произведение искусства не живет в настоящем, о нем вообще не стоит говорить. Искусство греков, египтян и великих художников других времен — это не искусство прошлого; в наши дни оно, может быть, более жизненно, чем когда-либо. Искусство развивалось не самопроизвольно, а в связи с изменениями представлений человека, а также форм их выражения. Когда я слышу, что говорят люди о развитии художника, мне всегда представляется, будто они видят его стоящим между двумя противоположно расположенными зеркалами, повторяющими его образ бесчисленное количество раз, причем изображения в одном зеркале выступают как его прошлое, в другом — как его будущее, в то время как сам художник — явление чисто современное. Люди не думают о том, что все это один и тот же образ, но только отраженный в разных плоскостях.

Изменение не есть еще развитие. Если художник меняет свой способ выражения, то это означает только, что изменился его образ мыслей, и это изменение может происходить как в сторону лучшего, так и в сторону худшего.

Различные методы, которые я применял в своем искусстве, нельзя рассматривать как ступени развития на пути к некоему неведомому идеалу в живописи. Все, что я делал, я делал для современности в надежде, что это всегда будет современно. При этом меня никогда не волновали искания. Если мне хотелось что-либо выразить, я так и поступал, не думая при этом ни о прошлом, ни о будущем. Я не думаю, что в различных методах моей живописи использовались в корне различные элементы. Если предметы, которые я хотел изобразить, требовали иного способа выражения, то я и принимал его без всяких колебаний. Никогда я не делал опытов или экспериментов. Если у меня было что сказать, я говорил это так, как это, по-моему, нужно было сказать. Новые мотивы неизбежно требовали и новых методов. Но это не имеет ничего общего с прогрессом или развитием. Здесь происходит лишь приспособление средств выражения к идее, которую хочешь выразить.

Переходного искусства не существует. В истории искусства есть периоды более позитивные и более содержательные, чем другие. Это значит, что в эти периоды жили более крупные художники. Если бы можно было историю искусства выразить графически, вроде температурной кривой больного, то мы увидели бы волнистую линию подъемов и спадов, которая показала бы нам, что в искусстве нет восходящего развития, а есть свои приливы и отливы, наступающие в разное время. Так же обстоит дело и с работой каждого отдельного художника.

Многие считают, что кубизм — особый вид переходного искусства, эксперимент, и результаты его скажутся только в дальнейшем. Думать так — значит не понимать кубизма. Кубизм не «зерно» и не «зародыш», а искусство, для которого прежде всего важна форма, а форма, будучи однажды создана, не может исчезнуть и живет самостоятельной жизнью. Минерал, имеющий свою геометрическую структуру, является не переходной ступенью к чему-то, но всегда должен оставаться самим собой и сохранять свою форму. Если мы захотим перенести на искусство закон развития и превращения, то мы, конечно, должны будем признать, что всякое искусство преходяще. Но искусство не имеет ничего общего с этими философскими формулировками. Если бы кубизм был переходным искусством, то из него, несомненно, не развилось бы ничего, кроме другой, новой формы кубизма.

Для объяснения кубизма привлекали математику, тригонометрию, химию, психоанализ, музыку и многое другое. Но все это — лишь беллетристика, если не сказать — глупость. И это приводило к дурным последствиям, потому что люди просто теряли голову от сплошного теоретизирования.

Кубизм всегда держался границ и пределов живописи и никогда не претендовал на то, чтобы выйти за эти рамки. Рисунок, композицию, цвет кубизм понимает в том же смысле и применяет таким же образом, как и другие школы живописи. И только наши темы, возможно, отличают нас, так как мы ввели в живопись такие предметы и формы, о которых раньше художники и не думали. Мы смотрим на мир открытыми глазами и без всякого предубеждения.

Форма и цвет приобретают у нас собственное значение, насколько мы можем его усмотреть. Наши темы служат для нас источником неожиданных радостей и открытий, источником особого интереса. К чему говорить о том, что мы делаем? Каждый, кто хочет, может видеть это.