...Невысокого роста смуглый человек в вечернем костюме метался по ложе и отчаянно вопил: «Нет... я еще жив! я еще жив!» Я впервые видел Пикассо, и именно таким я и представлял себе этого удивительного художника, который в различнейших формах выражал себя, не боясь противоречий и заблуждений, сохраняя всегда свой темперамент, свою оригинальность и наиболее глубокие черты национального характера; все влекло меня к нему: его личность и его творчество — и я решил познакомиться с ним.

* * *

Очень недолгим показалось мне ожидание Пикассо в вестибюле, у большого портрета Анри Руссо, который предстает перед входящим прежде, чем тот заметит прекрасные натюрморты, клеенные из бумаги, собачьи головы на вышивках, гравюру Альбрехта Дюрера, персонажи итальянской комедии, помещенные на шкафу. Но вот и Пикассо в своем синем свитере. Я говорю ему о том чувстве доверия, которое привело меня к нему, о том, что я был бы счастлив показать ему свою живопись и сделать его судьей своих опытов.

Я чувствую, как он сразу проникается симпатией к своему неизвестному юному соотечественнику, который так простодушно постучался в его дверь; он приглашает меня следовать за ним, и я вхожу к нему. Просторная комната, великолепная и в то же время простая; на стене — «Праздник» Руссо, большие кубистские полотна и несколько маленьких новых работ Пикассо, озаряющих этот интерьер жизнью и радостью; нагроможденные в бесчисленном множестве картины — арлекины, полишинели, женские портреты, кубистские холсты — оживляют мастерскую своими гармоничными формами... Раскрытое окно с видом на улицу Боэти возрождает в моей памяти натюрморт «Окно»... На мольберте — безупречно классическая композиция «Туалет Венеры».

Пикассо показывает мне этюды, рисунки и пастели, выполненные им до начала работы над картиной. «Я хочу дать эту композицию в одном тоне, прежде чем применить какой-либо цвет», — обращается он ко мне. Мы безмятежно беседуем, словно мы уже не раз встречались на людных, полных сутолоки улицах Барселоны и сегодня снова увиделись после долгой разлуки. О чем же и говорить нам, как не о живописи? Я спрашиваю его о кубизме, и он отвечает, указывая на своих «Музыкантов»: «Я делал эту картину, насколько мог просто, без ненужных исканий; я не могу понять реакции публики на холст, который я писал, как ребенок...»

Затем мы говорим о некоторых художниках нашего времени, и он замечает: «Хуан Грис — человек интеллигентный и вполне современный. А Дерэн? — Работяга и искатель».

— Вы, я полагаю, давно его знаете?

— Конечно, и я с удовольствием вспоминаю наше совместное путешествие в Испанию и вино, которое мы пили в Фигуэрас...

— Любите вы Фрика, Вламинка?

— Да, но эти художники работают наверняка и, конечно, никогда не ошибаются... А мне хотелось бы встретить наконец художника, который ничего не знает: я ищу неискушенность, но в наши дни это крайне редкая штука!

— Вы, должно быть, очень любите Эль-Греко?

— Я его очень любил, но теперь предпочитаю Сурбарана — великого живописца, истинно испанского и совсем мало известного во Франции. Но особенно люблю я скульптуру, украшающую некоторые римские саркофаги.

Это признание не удивит тех, кто знаком с классицизмом последних произведений Пикассо.

— По-видимому, вы совсем не пишете с натуры?

— Да. В прошлом я пытался работать с моделью, но результатом длительных сеансов были лишь посредственные холсты.

Мы говорим еще о многом, но Пикассо очень не любит вопросов, временами уходит в себя, ускользает, прибегая к покрову таинственности. И к чему пытаться его понять? Произведения Пикассо — единственно важное, и это становится мне особенно ясным тогда, когда он показывает альбом, где фотографии с его картин классифицированы и размещены, как в музее: «голубой» период, «розовый» период, кубизм, энгризм... Я постигаю суть определения Сальмона: «Пикассо — вдохновитель». Этот великий, беспокойный ум влияет на всех современных художников, и даже на тех, кто очень от него отличается. Я вспоминаю слова Матисса по поводу находок Пабло: «Святой испанец!»

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница