Керамика в Валлорисе

В долине, окруженной сосновыми лесами, среди виноградников, оливковых рощ и террас, на которых выращивают лаванду, жасмин и другие душистые растения, лежит маленький городок Валлорис. Над его крышами, выложенными из розовой черепицы, в течение минимум тысячи лет поднимались клубы дыма. Он извергался в виде больших черных облаков периодически, — в те моменты, когда местные гончары жгли вязанки сосновых веток, чтобы протопить свои почти индустриальные печи, предназначенные для сушки и обжига посуды. Сам город был лишен какого-либо специфического обаяния, и отсюда не открывалось никакого вида на море, привлекающего сюда туристов. Главными отраслями промышленности в Валлорисе были изготовление духов и керамики. Духи все еще не потеряли своего обаяния и имели своего потребителя, а вот древний традиционный стиль здешних гончаров настолько выродился и снизил качество продукции, а спрос на нее так упал, что к концу войны Валлорис был весьма далек от процветания.

Помня свою еще довоенную поездку сюда вместе с Элюаром к одному старому гончару, Пикассо снова предпринял пятикилометровое путешествие по направлению к склонам холмов позади Гольф-Жуана, где он тогда останавливался, и на сей раз завел дружбу с гончаром Жоржем Рамье и его женой, чья гончарная фирма под названием «Мадура» бросала вызов царящему вокруг общему упадку. Во время своего первого посещения их заведения Пикассо взял в руки немного глины и позволил себе развлечься, вылепив несколько маленьких фигурок. После этого минул целый год, тем не менее, когда летом 1947 года он возвратился сюда, то с восхищением обнаружил, что его работа подверглась обжигу и была сохранена со всем тщанием. С того момента Пикассо начал всерьез интересоваться керамикой, и вокруг него стала расти новая сфера деятельности, в которой за ним, как за признанным лидером, следовала целая плеяда молодых художников. Не прошло и десяти лет, как благодаря присутствию и личному примеру Пикассо к Валлорису, этому небольшому провансальскому городку, скорее деревне, вернулось процветание. В течение десяти лет он жил в маленькой вилле, расположенной на холме близ городка, и сделал Валлорис центром своей активности как керамиста.

Идея завоевать новую территорию, или, скорее, обнаружить для себя новый способ самовыражения в который уже раз привела Пикассо в восторг. В данном случае гончарное искусство предоставило ему возможности для выражения самых разных художественных побуждений, в той или иной форме всегда присутствовавших в его творчестве. Традиционно керамика сочетала в себе два искусства — живопись и скульптуру, — а кроме того, она базировалась на прочном фундаменте прикладной, чисто практической полезности. Всегдашняя любовь Пикассо к эзотерическим тайнам, известным лишь посвященным, любовь, которая нашла свою кульминацию в аналитическом кубизме, уравновешивалась в нем желанием, чтобы его искусство напрямую шагнуло в жизнь, — причем как в самом скромном смысле этих слов, так и в наиболее высоком. Горшки, кувшины, вазы на высоких ножках и тарелки, прежде являвшиеся темами его картин в жанре натюрморта, должны были теперь изготавливаться им не как редкие сокровища, но как вещи, которые могли использоваться ежедневно или служить в доме эдакими знакомыми и привычными объектами. Сотрудничество с Жоржем Рамье и его опытными гончарами открывало широкое поле возможностей. Оригинальные задумки и артистические открытия Пикассо могли добросовестно копироваться ими и продаваться наподобие гравюр, хотя керамические изделия никогда не обладали точностью печатных изданий, поскольку они являлись такими копиями, которые не просто воспроизводятся с эталона, а каждый раз делаются вручную. Возможность обратиться к гораздо более широкой публике не просто вызвала у Пикассо энтузиазм, но и привела его в восторг. Помимо всего, данный проект обеспечивал занятость местным кустарям и резко увеличивал число тех, кто мог наслаждаться его творчеством. Однако с истечением времени чисто утилитарный, прагматический аспект керамики отошел у Пикассо на задний план, уступив место восхищению выразительными средствами керамики как формы искусства, которая объединяет в себе элементы полихромной скульптуры, живописи и коллажа. В бьющей через край витальности более поздних работ Пикассо в данном жанре уделяется совсем мало или даже вовсе никакого внимания возможностям их практического использования в домашнем хозяйстве.

Надо сказать, Пикассо удивлял, а порой даже ужасал окружающих своей дерзкой трактовкой материала. Мадам Рамье не уставала изо дня в день предупреждать его, что в процессе обжига столь неразумные и необоснованные эксперименты обречены на неудачу, но ей приходилось признавать, что этот смельчак почти каждый раз доказывал свое умение делать такие вещи, которые другим не по плечу¹. Взяв вазу, только что отброшенную Ага, их главным гончаром, Пикассо начал мять и придавать ей форму своими пальцами. Поначалу он сжимал шейку таким образом, чтобы тело вазы сопротивлялось его прикосновениям наподобие воздушного шара, а затем с помощью нескольких ловких изгибов, завихрений и сжатий Пикассо трансформировал этот сугубо прикладной объект в голубя, светящегося изнутри, хрупкого и дышащего жизнью. «Вот видите, — сказал он, — чтобы сделать голубя, нужно сначала свернуть ему шею». Это был очень тонкий, деликатный процесс: если сжатие пошло не так, как надо, не оставалось никакого иного выхода, кроме как скатать все это в один ком и начинать заново. Но каждое прикосновение Пикассо было настолько уверенным, что ни один блин не выходил у него комом, и такое едва ли могло когда-либо случиться. Твердо, но вместе с тем осторожно сжимая вещь большими пальцами рук, он мог всего несколькими касаниями превратить вазу высотой около метра в весьма изящную и грациозную женскую фигуру. С необычайной скоростью Пикассо учился оценивать, что ему под силу сделать в деле использования глины, глазури и огня. Он всегда выслушивал совет опытного ремесленника, но затем всегда действовал исключительно по-своему.

Очень скоро на полках складских помещений «Мадуры» стали появляться ряды кувшинов в форме голубей, быков, сов, хищных птиц, голов фавнов и мужчин, украшенных, соответственно, рожками или бородами. Их поверхности кипели невероятным разнообразием форм и красок, иногда свирепых и варварских в своих ритмах, а иногда вполне строго организованных и классических. Другие полки заполняли кастрюлями, традиционная провансальская форма которых была оставлена в неприкосновенности, однако Пикассо изображал на стенках многих из них самых разных животных, а также бои быков или аркадийские сцены. С днищ других на зрителя пристально смотрели фантастически причудливые лица, которые часто заставляли детей визжать от восхищения, особенно когда автор устраивал для них танец, держа одну из таких кастрюль перед своим лицом как маску.

В Валлорисе Пикассо нашел для себя новую игровую площадку, где он мог резвиться наподобие ребенка и где любая вещь могла совратить его возможностью своего превращения в некую веселую и восхитительную игрушку. Длительную концентрацию в уединении, которая абсолютно необходима для живописи, при работе с керамикой можно было смягчить, и Пикассо имел возможность расслабиться и передохнуть среди своей семьи ремесленников и искусных мастеров, большинство которых были его друзьями. Каждое утро он появлялся среди них одетым в шорты, сандалии и фуфайку. Его маленькое, мускулистое, хорошо сложенное тело, загоревшее под жгучим солнцем, равно как и вся активная, чуть настороженная осанка очень мало говорили о подлинном возрасте Пикассо. Только волосы, истонченные и постепенно седевшие, из-за чего глаза художника казались еще чернее, чем прежде, да глубокие морщины на лице, которые замечательно подчеркивали его мимику и каждое выражение, свидетельствовали, что он приближается к семидесятилетнему возрасту. Во всем прочем, будь то в работе или в морских купаниях, он демонстрировал любым своим движением проворство и силу молодости. Вид его рук, которые мнут, тискают и формируют глину, рук маленьких, почти женских, и все равно сильных, доставлял удовольствие, родственное созерцанию балетного спектакля, — столь законченной была координация их не ведающих колебаний, решительных движений. Казалось, у глины нет никакой иной возможности, кроме как повиноваться; и можно было не сомневаться, что в таких руках ее будущая форма непременно должна получиться насквозь пропитанной жизнью.

Среди бесчисленных изобретений Пикассо те, в которые он вложил максимум жизненности и эмоций, всегда вдохновлялись женскими формами, а поскольку в глиняной посуде преобладает яйцевидная форма кувшинов и горшочков, он с готовностью находил податливые материалы, позволявшие за счет моделирования или декорирования добиваться особенно большого разнообразия женских образов. Поскольку масштаб никогда не порождал для Пикассо ни малейших трудностей, он испытывал одинаковую радость и в тех случаях, когда несколькими быстрыми движениями превращал маленькие горшочки высотой не больше десятка сантиметров в миниатюрных богинь, и когда преображал большие вазы метровой высоты, придавая им женские формы. Ручка и носик становились заплетенными в косичку девичьими волосами. Простая овальная выпуклость оказывалась ее головой, балансирующей на длинной тонкой шее, которая вырастала из основания, имевшего форму грудей. Единство между формой вазы и нанесенными краской линиями, оттенявшими характерные особенности статуэтки и заложенную в нее идею, создавало ощущение потрясающего совершенства, когда скрытые внутренние пустоты выступали в качестве существенного вклада в получившуюся форму.

Валлорис в полной мере удовлетворял Пикассо тем, что предлагал художнику множество различных технических средств и гончарного оборудования, а также атмосферу, в которой он мог потворствовать своему желанию экспериментировать со всем, что попадалось ему под руку. Подбирая неизвестно где куски черепицы, Пикассо превращал их в сов; подпорки для укладки обжигаемой посуды в печи становились человеческими конечностями, костями или какими-то трубами. Удовольствие, доставляемое самому себе тем, что он давал жизнь совершенно банальным объектам, никогда не подводило Пикассо, потому что очень часто оно служило толчком для новых открытий, которые вели к новым достижениям. Истоки его вдохновения фактически лежали в игре, и эта ни на минуту не прекращавшаяся игра с самыми разными предметами и идеями являлась у Пикассо существенной частью творческого процесса созидания нового.

Примечания

1. Именно эта молодая, но деловая женщина, Сюзанна Рамье, окончившая Школу изящных искусств, а затем управлявшая небольшой ткацкой фабрикой в Лионе, являлась одной из движущих сил всего данного проекта. Выйдя замуж и перебравшись в Валлорис, она не захотела быть только домохозяйкой. Впрочем, в отдельных источниках высказывается предположение, что Пикассо, как это было у него в обычае, проявлял к этой энергичной особе не только производственный интерес. — Прим. перев.