Рисунки

В рисунках Пикассо всегда можно найти неисчерпаемый источник удовольствий и подлинное изобилие познаний. Они для него являются средством выражения, используемым непрерывно на протяжении всей своей жизни, причем неизменно проявляя при этом изобретательность, которой просто не видно конца. Рисунок для Пикассо — не просто подготовительное упражнение, как это часто бывает у других художников. Когда он рисует, воображение не устает снабжать его богатым разнообразием тем и множеством персонажей, пребывающих в кругу его близких знакомцев уже много-много лет. Они предстают перед художником, требуют его внимания и затем начинают действовать как шарада, цель которой — стать источником развлечения для художника а, следовательно, и для нас с вами.

Пикассо однажды показал мне групповой рисунок членов некой семьи, который, казалось, принадлежал к циклу иллюстраций к бальзаковскому роману, но я не мог сдержать удивления, неожиданно обнаружив, что среди них затесался и Жан Кокто. «Да, — подтвердил Пикассо, — я и сам не знаю, как он туда пробрался; Жан явно пришел без всякого приглашения». Действительно, Кокто мне удалось узнать легко, но и другие персонажи этого группового портрета выглядели настолько реальными и взятыми из жизни, что я был уверен: все эти люди мне известны, но я не в состоянии вспомнить их имена. Такое же впечатление возникает обычно при виде любых других персонажей Пикассо, будь они фавнами, мушкетерами, мальчуганами, старыми бородатыми пастухами, адвокатами, клоунами, а прежде всего — женщинами, причем независимо от того, предстают ли они в роскошном великолепии своей наготы либо одетыми с предельным легкомыслием или же старыми, изнуренными и укутанными в лохмотья. Среди них часто можно заметить маленькую фигуру, стоящую поодаль или в стороне, и наблюдающую за всем происходящим своими очень темными, проницательными глазами. Никогда не повторяясь, этот человек иногда выглядит старым и морщинистым, с явными следами бремени прожитых лет, а иногда — молодым и озлобленным, но его настойчивое присутствие в такой непосредственной близости от героев любого сюжета заставляет предположить, что эта многообразная личность соответствует многогранности духа самого Пикассо.

В его более поздних произведениях этот старик, нередко намеренно изображенный смешным, появляется чаще; иногда он предстает в качестве стареющего художника, а в других случаях — как одряхлевший Подсматривающий Том¹, эдакий соглядатай преклонных лет, с нездоровым сексуальным любопытством подглядывающий за обнаженными девушками или иными персонажами работ Пикассо. Было бы, однако, абсолютно неправильным мнение, будто мы должны считать эти ссылки на преклонный возраст, присутствующие в рисунках данного периода, признанием в собственной импотенции, — такую гипотезу высказали несколько критиков во время выставки цикла из 347 гравюр, выполненных Пикассо летом 1968 года. Во всей этой серии необузданно эротических любовных сцен, разыгрывающихся между Рафаэлем и его моделью, Ла Форнариной², буквально в каждой гравюре присутствует старик, иногда увенчанный тиарой на манер римского папы, а в других случаях — облаченный в дурацкий колпак³. Критики, идущие по легкому пути и интерпретирующие указанную фигуру как символ импотенции и прочего бессилия художника, необъективны или же недостаточно осведомлены. Пикассо рисует так, как он думает и как живет. В этих гравюрах присутствует вся драма любви, жизни и неизбежности смерти, и столь широкий, а главное, глубокий охват стал возможным благодаря его собственному участию в жизни, сочетающемуся с отрешенностью одного из олимпийских богов. Никогда за все последние годы образный строй Пикассо не был богаче и универсальнее, да и техника его вряд ли когда-нибудь выглядела более энергичной и изобретательной. Каждая линия или мазок кисти служат своего рода подписью, удостоверяющей его внутреннее «я» и раскрывающей во всей полноте размах и масштаб его эмоций, становясь расширенным и обобщенным автопортретом, который выходит далеко за рамки текущего времени.

Именно по этим его рисункам мы можем также оценить невероятную способность Пикассо передавать бесчисленное разнообразие выражений человеческого лица. Тем более интересно обнаруживать это качество в тот период, когда у большинства художников XX века талантом к портретной передаче сходства пренебрегают или даже считают его вообще несущественным. Среди тысяч лиц, нарисованных Пикассо, каждое наделено индивидуальностью и своей собственной жизнью. Те волшебные каналы общения, которые устанавливаются между нами, людьми, через посредство наших глаз и выражений лица, у Пикассо оживают и обильно наполняются, причем это происходит в условиях удивительной экономности линий, штрихов, пятен и точек. Их физиономии могут быть проницательными или сонными, необузданными или кроткими, ожесточенными или насмешливыми, вопрошающими или уверенными, похотливыми или святыми. И все это может быть изображено с реализмом Энгра или же стилизовано с помощью геометрической простоты. Какой бы метод ни выбрал художник, в его творении всегда присутствуют та глубина и живость выражения, которые придают каждому лицу уникальный, неповторимый характер. Могучее воображение Пикассо не устает снабжать нас бесконечными комментариями по поводу человеческой натуры.

Редким качеством в рисунках и гравюрах Пикассо, которое, казалось, росло, а не ослабевало по мере приближения к девяностолетнему возрасту, была твердость его линии, где просто невозможно найти никакой непреднамеренной дрожи или нерешительности. Именно с помощью категорически проведенной линии величайшей чистоты он на пустом листе наделяет формой некий возникший в его воображении образ и дает жизнь мимолетному выражению лица или мягкости плоти. С этой точностью, однако, часто сочетаются случаи спонтанного использования различных случайных вкраплений, загрязнений или пятен, которые словно бы несут с собою волшебный отпечаток самой жизни.

Размеры рисунков никогда, похоже, не входят в противоречие с интенсивностью их эмоционального воздействия. Пикассо с одинаковой непринужденностью чувствует себя и на очень больших листах бумаги, и на миниатюрных пластинах из меди. Он использует фломастеры, толстые цветные или пастельные карандаши, игольные гравировальные резцы либо инструменты, применяемые для точных чертежей. Да и скорость, с которой он рисует или пишет красками, остается неизменной. Когда летом 1968 года Пикассо занимался серией из 347 гравюр, ему помогали опытные и квалифицированные печатники, братья Пьеро и Альдо Кроммелинк, причем они использовали печатный пресс, специально установленный в Мужене. Но даже с учетом всего этого им было нелегко выдерживать темп и действовать со скоростью, диктуемой производительностью Пикассо. И только несколько недель спустя Пикассо согласился действовать в другом темпе, многократно и в течение долгих периодов работая над одной и той же пластиной, а прежде чем создавать новые эффекты, терпеливо изучал каждый оттиск, который ему приносили. Трудно найти в истории искусства более незаурядный пример идеального совершенства и мастерского владения рисунком в столь почтенном возрасте, причем совершенства, выраженного с таким разнообразием и в таком избытке.

Примечания

1. Подсматривающий, или Любопытный, Том — так прозвали легендарного портного или мясника Тома из английского Ковентри, который был единственным человеком, видевшим голой леди Годиву — знатную англосаксонскую даму, жившую в середине XI в., жену графа Леофрика. Согласно легенде, она добилась сокращения чрезмерных поборов, наложенных ее супругом на жителей Ковентри, угрожая (или согласившись?) проехать через весь город в обнаженном виде верхом на белом коне. — Прим. перев.

2. Хорошо известен ее поздний портрет (предположительно 1519г., когда 36-летнему Рафаэлю оставалось жить всего около года), который так и называется «Ла Форнарина» и характеризуется некоторой декоративной усложненностью и холодностью, присущей маньеристским портретам; он выставлен в римском палаццо Барберини. — Прим. перев.

3. Так называли бумажный колпак, надевавшийся в средние века в виде наказания на голову ленивому или нерадивому ученику. — Прим. перев.