Отъезд

По мере того как время шло и подходило к концу следующее лето, Пикассо еще более настоятельно, чем когда-либо прежде, чувствовал потребность бежать из той среды, которая, как он вновь ощущал, ограничивает его творческий рост. Но в этом деле имелись серьезные препятствия. Несмотря на то, что с тех пор, как Пикассо в одиночку отправился в Мадрид, ему удалось высвободиться из удушающих объятий семейства, он все еще ощущал глубокую привязанность к родителям и сестре. Пабло виделся с ними почти ежедневно и зачастую оставался у них пообедать, одновременно делая зарисовки Лолы и всей компании, собравшейся вокруг стола.

Родственникам вовсе не хотелось, чтобы он сгинул где-нибудь за границей, особенно если вспомнить, сколько художников уехали в Париж и никогда уже больше оттуда не возвратились. Кроме того, что еще существеннее, отъезд Пабло означал для них новые материальные издержки, которые они едва ли могли себе позволить. Дон Хосе к тому времени уже превратился в усталого мужчину средних лет и перестал следить за тем, как его сын беспокойно мечется в поисках чего-то такого, что ему самому казалось непостижимым и недостижимым, а посему прожекты сына его отнюдь не вдохновляли.

Однако среди множества друзей Пабло был молодой художник по имени Карлос Касахемас, причудливую внешность которого можно оценить по достоинству благодаря многочисленным карикатурам¹. Мы видим его почти воочию — высокого, тощего, с огромным заостренным носом, господствующим над слабовольным профилем, с лицом, вовсе лишенным подбородка и украшенным потрепанными бакенбардами, которые постоянно страдали от высокого жесткого воротничка. На одном из эскизов Пикассо можно видеть Касахемаса, который, волоча ноги, тащится по улице рядом со своим другом Пабло; оба плотно упакованы в длинные пальто.

После того как в начале 1900 года Пикассо уехал с улицы дель Асалто, он делил свою новую мастерскую на улице Риера де Сан-Хуан именно с этим своим неуклюжим другом. То была уже третья его студия, считая после возвращения из Хорты, и поскольку ее свежепобеленная пустота показалась Пабло невыносимо суровой и холодной, он решил, что в их владениях должны присутствовать всевозможный комфорт и роскошь, но не в натуре, а написанные на стенах в сугубо реалистической манере.

Фешенебельная меблировка, появлявшаяся прямо-таки с волшебной быстротой, наилучшим образом удовлетворяла все потребности и желания молодых людей. Книжные шкафы заполнились редкими фолиантами, повсюду были расставлены серванты, столы и мягкие кресла, красивая горничная и мальчик-слуга застыли в почтительных позах, ожидая хозяйских распоряжений, а на буфете, заставленном экзотическими фруктами и цветами, валялись небрежно рассыпанные золотые монеты. Все это великолепие было, однако, вскоре забыто. В октябре два друга решили вместе отправиться на север, чтобы «прийти, увидеть и победить». Недолгое время спустя их великолепная мастерская была покинута.

В отличие от большинства других товарищей Пикассо, у Касахемаса водились кое-какие деньжата, которые помогли им покрыть расходы на поездку, и нет никаких сомнений, что уж Пикассо-то, по крайней мере, покидал Барселону в приподнятом состоянии духа. Убежденный в своих талантах, он незадолго до этого написал автопортрет, украсив свою бровь повторенными три раза словами «YO EL REY» («я есмь король»).

Я говорю именно об их отъезде на север, так как сам Пикассо, когда гостил у меня в Лондоне в 1950 году, уверял, что Париж он считал тогда просто остановкой в дороге, которая должна была привести его гораздо дальше, в Лондон. Главная причина возникновения этого плана состояла в том, что он относился к Англии с особым восхищением, — отчасти потому, что разделял вкусы своего отца, которому очень нравились английская мебель и одежда, но еще и по той причине, что творения некоторых английских живописцев, в особенности Берн-Джонса и прерафаэлитов, виденные им до сих пор только в репродукциях, обладали в его глазах романтической притягательностью. Но прежде всего этот прожект возник благодаря собственным представлениям молодого Пикассо об английских женщинах, чьи красота, сила характера и отвага выросли в его воображении прямо-таки до героических высот. Когда он жил в Ла-Корунье, то случайно наткнулся там на могилу сэра Джона Мура и узнал, что тот умер с именем своей возлюбленной леди Хестер Стенхоуп на устах. Пабло прочел ее жизнеописание и обнаружил, что она была женщиной особого типа, совершенно непохожей на тех, с которыми он когда-либо встречался, — женщиной, победившей не только собственную свободу, но и сердца многих мужчин.

Тогда же он решил, что непременно должен исследовать страну, создавшую женщин столь замечательной породы². История мирового искусства пошла бы, несомненно, совсем иным путем, если бы Пикассо твердо последовал этому намерению или если бы магия Парижа оказалась не столь всепобеждающей³.

Примечания

1. В других источниках его зовут Карлес. Что касается внешнего облика Касахемаса, то известен также его портрет маслом, выполненный Пикассо в 1899 г. и ныне демонстрируемый в барселонском музее художника. — Прим. перев.

2. Эта эксцентричная аристократка, родившаяся незадолго до конца XVIII в., была заядлой путешественницей и в конечном итоге стала де-факто правительницей небольшого горного сообщества в западной Сирии (ныне это территория Ливана). — Прим. перев.

3. Другие биографы Пикассо видят в его отъезде в Париж более прозаические мотивы. Дело в том, что в феврале 1900 г. в кабаре «Четыре кота» прошла первая барселонская выставка Пикассо, где, кроме более чем 50 портретов и иных произведений, была также выставлена темная по колориту, «модерновая» картина «Последние мгновения» (позднее, увы, закрашенная), изображавшая посещение священником умирающей женщины. Эту работу приняли для показа в испанском разделе Всемирной выставки, которая должна была состояться в Париже в том же году. Горя желанием увидеть собственное произведение в таком почетном месте и попробовать Париж «на зуб», Пикассо отправился туда в компании Касахемаса, намереваясь покорить если не Париж, то, по крайней мере, какую-то часть Монмартра. — Прим. перев.