Из письма Максу Жакобу становится ясно, что Пикассо готов был снова пересечь границу, чтобы окунуться в более вдохновляющую атмосферу. Несколько месяцев он колебался и только к концу лета 1902 года в третий раз приехал в Париж.

Поначалу он снимал комнату в небольшой гостинице «Отель школяров» в Латинском квартале, но вскоре перебрался в более дешевую комнату, которую ему пришлось делить с неким испанским скульптором по фамилии Сискет (предположительно). То была крохотная мансарда на верхнем этаже дома XVII века, превращенного в «Отель дю Марокко» (теперь отель Людовика XV) — на улице Сены. Он стоял на узкой улочке около бульвара Сен-Жермен, переполненной лавками букинистов, торговцев антиквариатом и предметами искусства. Один из двух постояльцев был вынужден основную часть времени оставаться в кровати, потому что ее огромный железный остов занимал почти всю комнату. В другое время на кровати были разложены творения Пикассо, производимые им в невероятном количестве, но ни один из приятелей никогда не смог поесть досыта.

Вскоре Макс Жакоб, потрясенный нищенским образом жизни Пикассо, переселил его из этого отвратительного чердака. Незадолго до того Максу удалось улучшить собственное весьма ненадежное существование, получив работу в универмаге. Это позволило ему пригласить к себе своего друга, и тот таким образом обрел временное пристанище. Пикассо поселился в более просторной, но в остальных отношениях столь же непритязательной комнатенке, которую Жакоб снимал на пятом этаже дома на бульваре Вольтера, неподалеку от промышленного центра города. У них были одна-единственная кровать и один цилиндр на двоих; обе эти вещи им приходилось делить между собой. Но Пикассо согласился на эти условия с превеликим удовольствием. Находиться в компании Макса и иметь достаточно места для работы — это дорогого стоило. Они уговорились между собой таким образом, что кровать никогда не пустовала. Ночью там спал Макс, а Пабло в это время работал, ну а днем, когда Макс уходил в магазин, наступала очередь Пабло, и он мог за эти часы хорошенько отоспаться.

Зачастую они не могли себе позволить даже самого элементарного и необходимого, и хотя у Макса Жакоба было в достатке сердечного тепла, он не был в состоянии предложить своему другу ничего, кроме честной доли собственной бедности. Пикассо часто и с большой охотой пересказывал анекдот, из которого видно, насколько же они в те месяцы нищенствовали. В этой истории говорилось о том, как в один прекрасный день они с Жакобом на свои последние гроши купили сардельку. Та выглядела настолько большой и многообещающей, что они тут же поспешили к себе в мансарду, чтобы тут же отварить ее. И вдруг эта самая сарделька, разогревавшаяся в кастрюле, с треском взорвалась, не оставив после себя ни следа какого-либо вещества, а лишь насытив воздух ароматами, которые никоим образом не утолили их голода. Приблизительно шесть месяцев спустя, когда Пикассо снова вернулся в Барселону, он писал Максу не без привкуса легкой ностальгии: «Я думаю о комнате на бульваре Вольтера, об омлетах, бобах, сыре бри и жареной картошке, я вспоминаю также о тех днях бедности, и мне становится грустно».

В юности Пикассо нередко посещало уныние. Его часто мучили сомнения насчет действительной ценности своих работ, но никогда не приходилось терпеть столь суровую бедность и столь жестокие разочарования, как в течение этих месяцев. К концу года опьянение Парижем полностью исчезло. Цена, которую за него пришлось платить, оказалась чрезмерно высокой. Работы его никому не были нужны. И в довершение всех бед Макс Жакоб, который из-за своего неукротимого темперамента не мог долго удержаться на одной работе, потерял место в универмаге.

Перед тем как в третий раз покинуть Париж, Пикассо сумел продать за 200 франков пастель «Мать и дитя на берегу», а остальные картины, которыми он был готов пожертвовать за ту же цену, отнес на Монмартр и оставил на хранение у Пичота. И все же его творения едва не пропали: когда Пикассо возвратился и потребовал их назад, холсты удалось обнаружить лишь после долгих поисков, поскольку они оказались ловко припрятанными под буфетом. Бедность Пикассо была столь велика, что в последний вечер перед отъездом он, по его воспоминаниям, сжег огромное количество рисунков с единственной целью — согреться.

Картины, написанные Пикассо за время этого короткого пребывания в Париже, были невелики по размерам — в том числе и по причине жизненных обстоятельств. Но, к примеру, такая работа, как «Мать и дитя на берегу», которую он писал в тесной мансарде «Отеля дю Марокко», отличается очень высоким качеством и глубоко трогает. Ограниченный недостатком средств и недостатком места, Пабло считал тогда наиболее подходящим средством выражения рисунок. Непреодолимое и страстное стремление делать наброски, наподобие кратких, наглядных, зрительно воспринимаемых посланий, в которых запечатлены характерные черты окружающей действительности, сталкивалось с серьезными препятствиями. Весьма вероятно, что рисунки, которые он принес в жертву, чтобы согреться, были достаточно красноречивой частью его работ, сделанных в тот период.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница