«Банда» Пикассо

Среди тех, кто по разнообразным причинам направил свои стопы из Барселоны в Париж, были Пако Дурио — скульптор и керамист, некогда друживший с Гогеном; изможденный Рамон Пичот; Сулоага, уже строивший из себя мастера; график и живописец Рикардо Каналье со своей красавицей-женой, позировавшей Пикассо для одного из самых блистательных его портретов¹; а также скульптор Маноло Хуге с присущей ему неуемной страстью к шуткам и розыгрышам, которую он утолял за счет любой подвернувшейся жертвы. Маноло был сыном генерала и жил предоставленным самому себе, а когда его отец отправился воевать на Кубу, вообще превратился в уличного мальчишку и шлялся без дела по мостовым Барселоны. Вскоре он научился добывать средства к существованию своими проделками, а также иными не совсем законными способами.

Неистощимый запас добродушия и хорошего настроения у этого человека вынуждал друзей прощать ему даже самое наглое и недобросовестное поведение по отношению к себе. В ту пору ходило бесчисленное множество анекдотов о его мошенничестве, начиная еще с тех времен, когда отец Маноло приказал барселонской полиции, чтобы отпрыска немедленно привели к нему. Речь генерала, обращенная к сыну, была так трогательна и полна увещеваний, что Маноло расплакался и попросил лишь об одной милости — чтобы ему позволили обнять своего любимого папочку.

Генерал удивился, а затем и вовсе изумился, когда после ухода сына обнаружил, что его часы тоже куда-то ушли. Маноло, бывало, с улыбкой признавался в своей готовности совершить все что угодно, кроме убийства. Но он был к тому же талантливым скульптором и благодаря своему неотразимому обаянию стал самым любимым из всех представителей тамошней богемы. Много лет спустя, когда до Пикассо дошли печальные известия о политическом кризисе в Барселоне, я помню его высказывание, что если бы те негодяи попробовали расстрелять Маноло, палачи наверняка бы промахнулись, поскольку его смех запросто бы их обезоружил и сделал беспомощными.

Индивидуальность Пикассо, как и его талант, вызывала среди друзей художника чувства восхищения и преданности. Они стремились прийти ему на помощь всякий раз, когда их ограниченные средства это позволяли. Услышав однажды, что у Пабло не осталось ни гроша, Пако Дурио тактично поставил ему под дверь «баночку сардин, батон и литр вина». Маноло и де Сото в компании Макса Жакоба часто отправлялись в поход с пачками рисунков Пикассо под мышкой. В надежде раздобыть несколько франков, которые по обыкновению великодушно делились на всю честную компанию, они обходили всех маршанов на улице Лаффит. Если же им не удавалось сбыть рисунки там, они пробовали счастья у торговцев антикварными вещицами вроде папаши Сулье — бывшего борца и большого любителя выпить. Этот колоритный лавочник владел магазинчиком напротив цирка Медрано. Тут, вперемешку с остовами старых кроватей, тюфяками и матрацами, составлявшими его коронный ассортимент, накопилось огромное множество самых разнообразных картин, которые он выбирал, руководствуясь своей инстинктивной любовью к живописи. По словам Андре Левеля, безошибочный нюх папаши Сулье не раз помогал ему отыскивать неизвестные картины Ренуара, Таможенника Руссо и даже Гойи. Он стал незаменимым для художников, живших поблизости, — и вовсе не потому, что он делал их богатыми, покупая картины, а исключительно по той причине, что зачастую попросту спасал от голода. У него всегда можно было разжиться кое-какими деньжатами, чтобы купить самое необходимое. Но по какой цене! Двадцать франков за десять восхитительных рисунков Пикассо — вот какого обмена он требовал в перерыве между очередным стаканчиком спиртного, сидя в кафе по соседству.

Все остальные попытки раздобыть несколько франков где-то в другом месте также не приносили ни Пикассо, ни кому-либо другому сколько-нибудь существенного результата. Пикассо выполнил настоящий цикл из четырнадцати гравюр с помощью своего приятеля Делатре, в прошлом коммунара, у которого был собственный печатный пресс, но оттиски с них он делал лишь изредка, по особому случаю, когда на них появлялся спрос. Гравюры, очень разные по размеру, отличались безупречной отточенностью линий и очарованием своих персонажей, в основном арлекинов и циркачей; была здесь и Саломея, танцующая перед чудовищно жирным Иродом. Кроме того, в тот же цикл они включили более раннюю гравюру «Скромная трапеза», которая в этих первоначальных оттисках, сделанных еще до того, как указанные гравюры были куплены Волларом и переизданы в 1913 году, является ныне одной из редчайших и наиболее ценных. Оттиски были выставлены на продажу в лавке Кловиса Саго — мелкого, но неизменно восторженного торговца картинами с улицы Лаффит. Однако они не принесли никаких денег, которыми можно было бы поделиться с художниками или с кем-либо вообще.

В отличие от большинства живописцев, никогда не упускающих возможности отправить работы на выставку, Пикассо последовательно отказывался показывать свои картины на публике. Продавать картины было для него скорее необходимостью, нежели удовольствием. Он бывал несчастен, когда они уходили из рук, и предпочитал скорее отдавать их даром, нежели торговаться с маршанами. Фактически в ту пору он раздавал гораздо больше картин, чем продавал. Нежелание Пикассо выставляться, возможно, следует в некоторой степени приписать тому разочарованию, которое ему пришлось испытать во времена своих первых юношеских выставок, и он не желал рисковать снова. Еще более вероятно, что его отвращение проистекало из странной смеси убежденности в собственной гениальности и сомнений по поводу того, как отнесутся к его картинам другие. В результате он предпочитал гордо стоять особняком, нежели пытаться демонстрировать свой товар. Даже Воллар, как правило, не показывал картины Пикассо незнакомцам. Он держал их взаперти, и увидеть их могли лишь немногие избранные.

Уже в 1905 году среди участников «Осеннего салона» (Salon D'Automne) или еще более строптивого «Салона независимых» (Salon des Indépendants) можно было найти имена Матисса, Брака, Вламинка, Дюфи, Фриеза и Руо. Однако Пикассо не видел никакого смысла в том, чтобы очутиться в такой разношерстной компании. Он не особенно интересовался модными теориями и предпочитал следовать своим собственным путем — отшельническим и полным опасностей. Чтобы ослабить муки голода, многие художники подрабатывали, делая рисунки для «Тарелки с маслом» и других иллюстрированных журналов. Но у Пикассо не было ни времени, ни желания следовать их примеру, хотя, кажется, имел место случай, когда он что-то нарисовал для сатирического журнала «Фру-фру». Однажды он также согласился разработать эскиз афиши для пьесы «Священное колесо», которую написали Жан Лоррен и его приятель, уже знакомый нам Гюстав Кокьо. Афишу, сотворенную никому не неизвестным художником, заведомо не могли счесть удачной, и директор театра «Гран-Гиньоль»² отверг ее.

Примечания

1. Этот портрет (1905) хранится ныне в барселонском музее художника. Что же касается красавицы-жены, то Бенедетта-Колетта позировала Ренуару, Дега и многим другим великим. Хотя она жестко контролировала своего мужа, заставляя его работать, по натуре была доброй и множество раз подкармливала Пикассо с Фернандой и многих других друзей горами спагетти. Впрочем, с Пикассо ее связывали отнюдь не только кулинарные отношения. — Прим. перев.

2. Гран-Гиньоль — сугубо парижский театральный жанр короткой пьесы, в которой основной упор делается на насилие, ужас и садизм. Был популярен в парижских кабаре XIX в., особенно в вышеуказанном «театре». — Прим. перев.