Литературные друзья

Скандал, вызванный «Авиньонскими девицами», ничуть не помешал Максу Жакобу и Аполлинеру с всегдашней регулярностью наведываться в мастерскую Пикассо. По мере того как в художнике росла потребность почаще видеться с людьми в дневное время и вообще вести нормальный образ жизни, он стал реже работать ночами. По утрам Пикассо вставал поздно, и его дурное настроение, как всегда, изливалось на каждого (за исключением лучших друзей или серьезных ценителей искусства), кто имел неосторожность явиться к нему в мастерскую слишком рано.

Тем не менее, вечерами, когда он не работал, Пикассо всегда с удовольствием принимал у себя гостей. Собравшись вместе, они подолгу разговаривали, пели и поглощали огромное количество вина, а также более крепких напитков, особенно когда друзья все вместе пускались в фантастические странствия, исследуя неведомые края вплоть до самых границ своего воображения, и когда они готовы были разорвать на куски любого человека или вещь, которые ненавидели. Фернанда рассказывает об экспериментах с наркотиками и о ночах, когда все они из чистейшего любопытства погружались в легкий мечтательный транс, вызванный опиумом. «Наша дружба, — говорит она, — стала более доверительной, более нежной и всепрощающей.

Но на следующий день, пробудившись от сна, мы немедленно забывали об этом связывавшем нас чувстве общности и снова начинали огрызаться друг на друга, потому что никогда не существовало другого такого кружка художников, где насмешки, а также злобные и ранящие замечания были бы более в чести».

Однако с этими умиротворяющими, но опасными экспериментами было вмиг покончено, когда молодого немецкого живописца Вигельса нашли повесившимся в своей мастерской в результате передозировки эфира. Его похороны и поминальные дни были отмечены посиделками в «Шустром кролике» и всеобщим жутким раскаянием. «Запах опиума — это самый интеллектуальный из всех ароматов», — сказал однажды Пикассо.

Но отнюдь не только самоубийство Вигельса положило конец применению этого снадобья. Пребывая под воздействием наркотика, Пикассо обнаружил, что его воображение делалось богаче, а зрение острее. Но он заметил также, что его желание писать картины в значительной мере шло на убыль. Именно эта угроза блаженного бесплодия повлияла на него больше всего.

Несмотря на то что Монмартр как таковой был практически самодостаточен, Пикассо не мог удержаться от соблазна перебраться через Сену, чтобы присоединиться к шумным дискуссиям блистательного литературного кружка, собиравшемся в кафе «Closerie des Lilas» («Хуторок в сирени»). Плотно запахнув тяжеленное бесформенное пальто, закрывавшее тело до самых лодыжек (чтобы не впустить своего злейшего врага — холод), Пикассо каждый вторник пересекал Париж пешком вместе с Фернандой. Несмотря на изрядные расстояния, которые им приходилось преодолевать, она обнаружила, что «ходить пешком полезно, когда идешь с сиянием молодости на лице, а в сердце несешь надежду».

Организаторами этих еженедельных приятельских вечеринок, которые назывались «Стихи и проза», выступали два поэта — Поль Фор и Андре Сальмон. К ним регулярно приходили их друзья — поэты, писатели, живописцы, скульпторы и музыканты, молодые и старые, неистовые и эксцентричные, но все без исключения очень талантливые. Пикассо нравилось дышать этим воздухом, насквозь пропитанным интеллектуализмом; в этой атмосфере поминутно рассыпались фейерверки блистательных идей. Для него было истинным наслаждением беседовать с поэтами — такими, например, как Жан Мореас, который, при всей своей неспособности разобраться в проблемах, гнездившихся в сердце Пикассо, одарил его множеством утонченных комментариев по поводу человеческих взаимоотношений как таковых. Наш художник понял этих людей, и даже если они его недооценивали, это не имело для него особого значения. Кроме того, в этот же кружок входили ближайшие друзья Пикассо: Аполлинер, Рейналь, иногда Брак и, вплоть до самой своей смерти, Альфред Жарри. Здешние встречи неизменно бывали согреты обильными возлияниями, оживляемыми страстными или остроумными дискуссиями. Не столь уж редко они заканчивались бурными протестами со стороны хозяина кафе, который выгонял всю компанию на улицу.

В общем и целом, вкусы Пикассо вполне совпадали с поэтической экстравагантностью этих приятельских вечеринок. Но когда дело доходило до более глубокого понимания, никто среди присутствующих здесь поэтов не способен был подхватить его юмор и разделить с ним сокровенные идеи полнее и глубже, нежели Аполлинер. Этот человек, о происхождении которого ходили легенды и о котором на самом деле почти ничего не было известно достоверно, в свое время немало попутешествовал и владел многими иностранными языками, а также обладал обширными знаниями в области эзотерических и эротических направлений литературы. Его пристрастие к чрезмерной живописности умерялось и уравновешивалось глубоким пониманием действительности, а также стремлением освободить человека от лицемерия и бесплодных, навязанных самому себе ограничений. «Пикассо наверняка был наделен восприимчивостью того же типа, однако Аполлинер помог ему убедиться в этом на собственном опыте. И таким образом, вслушиваясь в то, что диктует ему сердце, Пикассо ощутил пустоту абсолютных правил Искусства». Написав это, Морис Рейналь тут же цитирует известное высказывание, что «человек проводит первую часть своей жизни с мертвыми, вторую — с живыми, а третью — с самим собой»¹. Первые годы жизни Пикассо прошли в общении с великими образцами того, что религия, история, литература и искусство представляют в идеализированной форме. Его нацеливали на достижение некоего идеального совершенства, которое по сути своей было конвенциональным и обыденным, и эту юношескую мечту он пронес вплоть до момента озарения, когда вдруг со всей ясностью почувствовал, что подобные устремления уводили его назад, к мертвым. Ему потребны были новые и более широкие горизонты, и Пикассо открыл их не в утомительных и сбивчивых спорах живописцев, а благодаря доверию к собственному воображению, взращенному им самим, научившись любить и понимать поэзию, а также те формы действительности, которые постоянно находились у него перед глазами.

Книги в его мастерской были самого разного сорта — к вящему разочарованию тех поклонников Пикассо, которые наивно воображают, будто он мог систематически штудировать теорию искусства и метафизику. Вперемешку с изданиями поэзии Верлена, Рембо и Малларме, а также с трудами философов XVIII века, таких как Дидро и Ретиф де ла Бретонн, тут в изобилии валялись и приключенческие рассказы — Шерлок Холмс, Ник Картер² и Буффало Билл. С другой стороны, бросается в глаза полное отсутствие вполне определенной категории книг — а именно, современного психологического романа. Подобного рода сочинения, лишенные воображения и подлинного драматизма, совершенно не интересовали Пикассо. Для него они были в гораздо большей мере прикладным искусством, нежели искусством как таковым.

Примечания

1. Именно Рейналь написал первую монографию, целиком посвященную Пикассо. Она вышла в 1921 г. в Мюнхене и лишь годом позже — на французском языке в Париже. — Прим. перев.

2. Этот сыщик фигурировал в еженедельно издававшейся в США с 1886 г. серии, автором которой был некий Фредерик ван Ренслер Дей, но во Франции он был больше известен по серии немых фильмов, выпускавшихся в то время одной из тамошних небольших кинофирм. — Прим. перев.