Приблизительно в это же время (хотя, возможно, это и не было прямым результатом постигших его неприятностей) Пикассо начал страдать от нездоровья, из-за которого вынужден был придерживаться строгой диеты без соли и перца. Макс Жакоб вспоминает об этом как о «великолепном стоицизме», однако, хотя Пикассо и обожал гастрономические радости, он никогда не был жаден к еде и в любом случае больше заботился о своем здоровье, нежели об удовольствиях. Если существовал хотя бы малейший шанс, что самая обычная еда подвергнет угрозе его способность полностью и без остатка посвящать себя творчеству, он был готов с радостью поглощать вареные макароны и пить вместо вина воду — лишь бы не подвергаться риску.

Несмотря на то что его творчество продолжало развертываться с прежней интенсивностью, зима принесла с собой и другие перемены. Жизнь Пикассо с Фернандой отнюдь не всегда протекала теперь гладко. Близкие друзья — такие, например, как Гертруда Стайн — с достаточной легкостью угадывали приметы бурь, время от времени разражавшихся между ними. Часто случалось так, что Фернанда появлялась на людях без сережек, поскольку они находились в закладе у ростовщика, или с удовольствием давала уроки французского американским друзьям Стайнов, чтобы заработать несколько франков. И хотя бесчисленное количество раз их ссоры удавалось уладить, со временем стало казаться все менее правдоподобным, что их любовная связь будет постоянной, особенно после переезда на бульвар Клиши. Сама Фернанда по здравом размышлении объяснила, что, сумев быть его преданной спутницей на протяжении всех лет нищеты, она понятия не имела о том, как сохранить у него этот свой статус сейчас, в богатстве. Прошло всего лишь шесть лет с момента их первой встречи, но ее возлюбленный из взъерошенного и неопрятного парня, вечно сидевшего без гроша в кармане и бросавшего на нее взоры, излучавшие пламя, превратился в живописца, чья репутация вызывала уважение у всех знатоков модернистского движения во Франции, а слава стремительно распространялась по всему миру. Однако огонь в его глазах уже больше не предназначался для нее одной. Ревность, с которой он удерживал Фернанду при себе в первое время их близости, уступила место большей свободе в их взаимной привязанности, которой в свою очередь внезапно пришел конец, когда установившееся между ними доверие рухнуло перед лицом неопровержимых доказательств его неверности.

Пикассо всегда предпочитал резко положить конец всякой неловкой ситуации. Так случилось и на сей раз — без каких-либо взаимных упреков и обвинений. Теперь для него открылся путь к тому, чтобы создать союз с девушкой более мягкого, спокойного и безмятежного нрава. И хотя его новой пассии недоставало той порывистой красоты, в избытке присутствовавшей у Фернанды, в ней было тихое обаяние, которое больше соответствовало его нынешнему, более умозрительному состоянию духа.

Эту Еву звали Марсель Юмбер, а девичья ее фамилия была Гуэль. Пикассо любил называть ее Евой — с намеком на то, что она стала первой женщиной, к которой он по-настоящему привязался. Когда Фернанда познакомилась с этой молодой женщиной на вечеринке у Стайнов¹, та была в обществе польского живописца Маркуссиса, своего прежнего любовника; это случилось еще до того, как Фернанда поняла, что им предстоит поменяться местами в сердце Пикассо. Поскольку Ева вступила в его жизнь как раз в то самое время, когда он отказался от натуралистического рисунка ради кубизма, не сохранилось ни одного портрета этой девушки, на который мы могли бы сослаться, хотя и имеется несколько ее посредственных фотографий. Однако, увековечивая ее память, имя «Ева» появляется во многих кубистических картинах. «J'aime Eva» — «Я люблю Еву» — это свидетельство любви Пикассо, начертанное на картине, во многом подобно надписи, которую вырезает влюбленный на коре дерева². С подобным же умыслом Пикассо зачастую вписывал в свои тогдашние картины название популярной в то время любовной песенки «Ma Jolie» («Моя красавица»), — как правило, вместе с какими-нибудь нотами или другими музыкальными значками. Этот назойливо повторяющийся рефрен он разучил, регулярно навещая находящийся по соседству цирк Медрано. Песенка «О Manon, ma jolie, mon cœur te dit bonjour», («О Манон, моя красавица, мое сердце говорит тебе "добрый день"»), — стала у него навязчивой идеей. Она появляется вновь и вновь во всевозможных видах, художник включает ее в свои рисунки и картины как дань недавно вспыхнувшей страсти к Еве.

Зимой 1911-1912 года, еще до того как возникла эта новая привязанность, у Пикассо вошло в привычку часто посещать вместе со своими друзьями, особенно с Канвайлером, многочисленные ночные клубы (как правило, омерзительные), вывески которых освещали улицы Монмартра, извивавшиеся за пределами уединенной тишины его мастерской. Эти жалкие потуги выжать как можно больше развлечений из окружавшей его обстановки, ставшей уж слишком привычной, а также осточертевшая связь с Фернандой — все это закончилось раз и навсегда весной. С приходом в его жизнь Евы возникла настоятельная нужда в переменах. Пикассо опять испытывал необходимость в смене пейзажа и в одиночестве, чтобы вкусить всю сладость недавно обретенной любви и слить воедино свои восторги с одолевавшим его внутренним принуждением, которое толкало художника в погоню за новыми открытиями в кубизме.

Уже в мае он решил уехать из Парижа. Первоначальной целью путешествия был Авиньон, но вскоре его опять потянуло в Сере. Эта деревушка, затерянная в Пиренеях, была полна для Пикассо неизъяснимого очарования, несмотря на то что она наверняка ассоциировалась в его памяти с Фернандой, с которой он жил здесь совсем недавно. Разрыв был внезапен, и бегство в эту отдаленную местность должно было послужить гарантией против взаимных обвинений. Но случилось так, что его старые друзья Пичоты, которых он обнаружил в Сере, вызвали бурю своими бестактными комментариями по поводу разрыва Пикассо с девушкой, вызывавшей у них восхищение (по чистой случайности она в это время жила у них). Пикассо упаковал свои дорожные сумки и возвратился с Евой и огромной пиренейской овчаркой в Авиньон.

Однако в этом городе он не сумел найти себе подходящего пристанища и с присущим ему равнодушием к прелестям местного ландшафта, а также к любым другим соображениям, помимо подходящего места для работы, сел на поезд и уехал в Сорг — неприметный городишко, расположенный посреди плодородных равнин в десятке километров к северу от Авиньона. Этот населенный пункт, оказавшийся ныне на главном шоссе, ведущем в Оранж и далее в Париж, теперь уже вряд ли привлечет тех художников или влюбленных, которые жаждут найти уединение. Но в те дни, когда рев многотонных грузовиков еще не нарушал спокойствия бульваров, обсаженных платанами, а плавные потоки, струившиеся в оросительных каналах, еще не были загрязнены фабричными отходами, Сорг-на-Увезе являл собою тихое местечко, где можно было найти убежище, а вилла «Ле-Клошет», которую Пикассо снял за девяносто франков в месяц, оказалась вполне подходящим жильем, хотя и лишенным всякого очарования. К ним вскоре присоединился Брак со своей женой Марсель, платившие за часть виллы «Бель-Эр» в предместьях того же городка, и так они жили неподалеку друг от друга под неуютным кровом своих арендованных вилл, и их тогдашняя близость породила одну из наиболее блестящих и продуктивных эпох в истории кубизма.

Едва лишь Пикассо привел в порядок здоровье и вновь обрел столь необходимое ему уединение, энергия опять закипела в нем с невероятной силой. Недавно возникшие идеи принимали теперь вполне определенную, зримую форму и воплощались в неисчислимых вариациях, но почти везде так или иначе присутствовала Ева — «Ma Jolie». 12 июня он писал Канвайлеру: «...Я очень ее люблю и намерен вписывать ее имя на свои картины».

Как это часто с ним случалось на юге Франции, голые оштукатуренные стены арендованных комнат соблазнили Пикассо воспользоваться ими для своих эскизов. Однажды, в более поздний период жизни, когда с ним приключилась подобная история, разъяренный и близорукий владелец заставил его заплатить пятьдесят франков за новую покраску стен. «Что за дурачина, — сказал Пикассо, вспоминая об этом эпизоде много лет спустя. — Он мог бы продать всю стену целиком и заработать на ней состояние, если бы только у него хватило ума оставить ее в неприкосновенности». Но в «Ле-Клошет» этот же сюжет развертывался совершенно иначе. Пикассо написал на стене овальную картину, с которой ему не хотелось расставаться при возвращении осенью в Париж. Единственный способ избежать разлуки заключался в том, чтобы с большой осторожностью разобрать стену и отправить в Париж в неприкосновенном виде весь ее кусок с картиной. Эта работа была выполнена по распоряжению Канвайлера, а затем мастера заново собрали картину и прикрепили ее к деревянной панели. Сабартесу удалось разыскать человека, который как раз упаковывал часть стены с картиной, и тот припомнил, что видел на ней мандолину, нотный листок с заголовком «Ма Jolie» и бутылку перно³. Эта работа до сих пор существует как доказательство того, что простой ремесленник был в состоянии прочитать герметические письмена кубизма еще в те времена, когда Пикассо ее написал.

Примечания

1. Там же с нею познакомился и Пабло. Это было в 1911 г., а его любовницей она стала примерно через полгода, уже в 1912 г. — Прим. перев.

2. Вероятно, имеется в виду небольшая картина маслом под названием «Гитара "Я люблю Еву"», написанная летом 1912 г. — Прим. перев.

3. Пер но — один из популярных сортов анисовой настойки. С этим спиртным напитком связана и хорошо известная нам картина, изобилующая надписями, — натюрморт «Столик в кафе» с бутылкой перно и стаканом, написанный в Сере весной 1912 г. и выставленный сейчас в Эрмитаже. — Прим. перев.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница