а находил их.
|
Глава IIIПикассо приехал в Испанию в январе 1902 года и только в конце года съездил в Париж, где пробыл несколько месяцев, затем снова вернулся в Барселону и работал там до весны 1904 года. Без денег, в депрессии, при разногласиях с родителями, полный страхов, он вошел в голубой период. Его постоянно критиковали за двадцать заимствованных стилей в его живописи, теперь же, спустя несколько месяцев после смерти Касагемаса, он решил следовать достаточно простой идее: на палитре ничего, кроме голубого! Это была глубокая, темно-голубая депрессия. Пикассо испытывал легкое удивление от того, что еще никто из художников не заявил свои права на этот участок и вся эта территория принадлежит только ему. Кто может измерить могущество художественного перевоплощения? Обладая силой стиля голубого периода, Пикассо мог мигрировать во множество других стилей в продолжение следующих семи десятилетий. Говорят, что каждый стиль, который он вводил в живописи, становился весьма привлекательным для других художников, даже для самых значительных. Несомненно, Пикассо пришлось дорого заплатить за этот первый свой стиль: ранние годы голубого периода он провел в глубокой депрессии и никогда больше не был так близок к самоубийству, как в то время. С началом голубого периода депрессия стала постепенно и неуклонно, как безостановочная струйка крови, изливаться из него. Ирония состоит в том, что, хотя Пикассо и страдал от своей тоски, мрачные работы последовавшего десятилетия, как только они стали ошеломляюще популярны, считались сентиментальным искусством. Нельзя сказать, что Пикассо не восставал против несправедливости в мире, но голубой период так же говорит и о глубине его сексуального страха. Позже, в более благополучные времена, Пикассо всегда был готов подтвердить легенду о том, что он был вечно ненасытным сексуальным животным, счастливым супругом всех проституток в борделях Барселоны и всех моделей Парижа, и ни у кого не вызывало сомнений, что секс, начиная с ранних лет, был смыслом его жизни. (А действительно, существовал ли еще какой-нибудь художник, способный так точно поймать вид и запах чувственности, как умел это делать Пикассо?) Но это будет мешать нашему пониманию того, что он просто был половым гигантом, одаренным неослабевающей потенцией и абсолютной уверенностью в себе. Череда его автопортретов показывает дистанцию между силой и слабостью, которые он видел в себе самом.
Можно даже в значительной степени рассматривать изображение им своей ранней возмужалости как поиск сексуальной идентичности. Но при этом возникает незначительный вопрос — почему рисунки этого периода, один за другим, напоминают нам об импотенции мужчины и показывают чрезмерную чувственность женщины? Даже цветы, нарисованные им, распускаются с женской силой. Устрашающими появляются и женщины из его семьи. На портрете, сделанном в 1901 году, его сестре Лоле не больше семнадцати лет.
Нетрудно поверить в то, что в эти годы он видит в женщинах предвестниц смертельной угрозы, первопричину жестокой казни Касагемаса. Пикассо сделал портрет Жермен Гаргалло во фригийском колпаке, обязательном для проституток, лечившихся от сифилиса в тюрьме Сен-Лазар. Это возвращает нас к предположению о том, что Пикассо, возможно, подхватил венерическую болезнь. Сифилис в допенициллиновую эпоху мог любого человека довести до голубого периода, поскольку лечение было весьма болезненным.
Венерическая болезнь часто вызывает неудержимую сексуальность. Пикассо в какой-то момент того периода написал на рисунке, изображавшем нагую женщину: «Cuando tengas ganas a joder, jode» — «Хочешь иметь бабу — бери». Это было интерпретировано его биографами как своего рода логотип безмерно алчного, неразборчивого Пикассо. Однако это можно рассматривать и как желание найти поддержку. Когда больной мужчина охвачен желанием прелюбодействовать, что в самом деле может быть просто страстным позывом, его фаллос, в конце концов, возбужден, а не только пылает от венерического заболевания. Сам собой напрашивается вопрос: а что в нем особенно порочного? Имеет смысл повторить, что Пикассо был далек от мысли отказаться от остатков католицизма. Достаточно глянуть на него, обезьяноподобного в автокарикатуре 1903 года, чтобы иметь представление о его мнении о себе в состоянии возбуждения. Это не бог весть какой портрет, но явно художник весьма собою недоволен. При этом он показывает, что только истинный мужчина может быть настоящим сатиром.
И все-таки остается подозрение, что в те годы его довольно долго преследовал страх импотенции. Это проявляется в его рисунках на листах альбома для набросков. Может быть, начать с рассуждения о том, какова была реакция публики в 1903 году на это распятие? Ведь здесь голова Христа одновременно является и шишечкой клитора! Этого достаточно для того, чтобы парализовать молодого художника в его дальнейших исследованиях по поводу философии формы. Возможно, это его сдерживало. Наверняка не случайно фигуры множества мужчин в его рисунках лишены гениталий. Частично глубокая депрессия Пикассо являлась следствием того, что он чувствовал, как художническая прозорливость уводит его все дальше и дальше к опасным открытиям. Каково же должно было быть его отношение к себе, если у него не хватало храбрости стать таким художником, каким ему хотелось бы быть? В контрасте с сильными женщинами мужчины на его рисунках в большинстве бесполы. Даже пары на рисунках — безвольны в своих объятиях. В таком настроении Пикассо жил с 1902-го до начала 1904 года, и в это время Сабартес, прозвавший себя Санчо Панса, стал еще ближе к нему, поэтому неудивительно, что Сабартес считает, будто он обладает правами собственности на все, что касается голубого периода. Пикассо, находясь в депрессии, несомненно, очень нуждался в близком, но не навязчивом друге. В 1902 году Сабартес сопровождает Пикассо в Париж и радуется, видя, что художник продолжает работать в том же направлении.
Отложим в сторону эти личные отношения. Некоторую долю мрачности Пикассо стоит отнести за счет окружающей обстановки. Общественная жизнь Барселоны ухудшалась. И анархисты, и консерваторы выступили в поход; трущобы Барселоны славились на все Европу ужасными условиями жизни; все чаще проводились забастовки; в рабочих стреляли на улицах. Пикассо не присоединился ни к социалистам, ни к анархистам, но трущобы, по которым он часто бродил, только усиливали его меланхолию, Которую он и переносил на свои холсты. Нельзя забывать о его пророческом даре, улавливающем незначительные намеки, предложенные жизнью. Несправедливость общественного уклада в Европе на переломе веков была, возможно, так же очевидна для него, как проказа или землетрясение, — немаловажное замечание, — и кто еще дал нам более сильные портреты жертв концентрационных лагерей задолго до того, как половина из этих людей появилась на свет? Картины «Слепой нищий» и «Старый еврей», обе написанные в 1903 году, могли бы служить эмблемой Освенцима 1944 года. Личная жизнь Пикассо в тот период не так безнадежна, как интонация его работ, и, как всегда, исполнена противоречий. Искусство, даже то, которому предъявляются самые высокие требования, иногда может освободить художника от навязчивой идеи. Несомненно, собственное настроение Пикассо не всегда было таким же мрачным, как его холсты, утонувшие в глубинах голубого. В то же самое время он предлагает нам листы, выполненные акварелью и пером, грязные, но адски смешные: и менструальная кровь на биде, и проститутка, горестно разглядывающая это так, как мог бы музыкант смотреть на только что лопнувшую струну его гитары. Но не стоит столь поспешно судить обо всех гитаристах. Пикассо все еще на подступах к своему пожизненному занятию. Владыка все еще таит свои секреты, и единственным оружием художника является инстинктивное ощущение того, что предметы, похожие друг на друга, должны иметь сходство в своей природе. Необходимо многократно подчеркнуть: для Пикассо форма значит то же, что для других людей звук. В этом нет сомнений, хотя мы делаем подобный вывод, глядя всего лишь на случайный рисунок. Необычайность искусства Пикассо состоит в том, что становится все труднее напасть на рисунок, который не сообщил бы нам чего-то очень важного. Но он все еще живет в состоянии депрессии, и это состояние не оставляет его на протяжении 1902 и 1903 годов. Часто депрессия может стать причиной желания уединения, при этом все вокруг окрашивается в мертвенно-синие тона. В такой ситуации Пикассо могла сильно ранить критическая статья о молодых испанских художниках, что касалось и его. В октябре 1902 года Пикассо было двадцать один год, и он все еще подлежал призыву в армию. В то время как он не переставал поражать особой смесью храбрости и малодушия, нас не удивит его ужас перед армией. Какие-то из его взрослых страхов прятались так же глубоко, как и детский ужас перед школой. Какую цену должна была заплатить его стая за то, чтобы дядя Сальвадор добился освобождения Пикассо от воинской повинности, — возможно, об этом дядю умоляла мать Пабло?
С армией все было устроено, и Пикассо был готов в третий раз штурмовать художественные бастионы Парижа. Это произошло как раз накануне его двадцать первого дня рождения, и впереди его ожидали три самых худших месяца его жизни.
|
|
© 2024 Пабло Пикассо. При заимствовании информации с сайта ссылка на источник обязательна. |